Сергей Волков - Ильич

За столиками-поганками переминались с десяток синяков. Со стены на них сурово глядел плакатные рожи советских времён, поверху шёл лозунг: «Трезвость — норма жизни!». Плакат был достопримечательностью «Глисты», его не снимали уже лет десять. Углы засидели мухи, понизу плакат весь был густо покрыт всякими весёлыми с точки зрения завсегдатаев пивнушки надписями типа: «Пейте пиво пенное — морда будет охрененная!»

За стойкой глыбилась мощная женщина неопределённого возраста, чувашка Кашкарова, носившая монументальную кличку «Маршал Жуков». Она была в «Глисте» царицей и богиней, её слушались, с нею считались.

Серый направился к мокрой стойке, на которой высились два пивных крана. Челло уже висел там, опираясь на край.

— Товарищ маршал, — просипел он. — Мне парочку… А моему… юному…

— Мне одну, — сказал Серый.

— Пиво бугульминское, — басом сообщила «Маршал Жуков», выставляя на стойку поллитровые банки — кружек в «Глисте» не водилось уже года три.

— Что воля, что неволя — все одно, — махнул рукой Челло.

Жёлтая струя, мутная, как весенняя вода в ручье, ударила в банку, запенилась, заклокотала. Челло не дождался наполнения, обезьяньим рывком выхватил банку и жадно приник к ней, дёргая волосатым кадыком.

— Ты чё творишь, падла? — беззлобно рявкнула «маршал Жуков», ловко двигая полными руками. Она подставила под струю следующую банку, зыркнула на Серого. — Чё мнёшься? Триста семьдесят шесть с вас.

Серый выложил на стойку мятые сотки, дождался, когда банки наполнятся, и понёс их к столику у окна, где уже обосновался Челло. Влив в себя поллитра пива, он мгновенно преобразился — с впалых щёк стекла могильная зелень, подёрнутые глицериновой плёнкой глаза заблестели, движения стали точными и плавными.

Серый поставил перед ним обе банки, поймал повеселевший взгляд.

— Ну, полегчало?

— Всегда поражаюсь этой метаморфозе, — усмехнулся Челло и полез за папиросами. — Как там в мультике? «Такая приятная гибкость в теле образовалась…»

Серый усмехнулся, кивнул. Челло прикусил коричневыми зубами мундштук папиросы, чиркнул спичкой, прикурил и взялся за полную банку, над которой уже опала шапочка мыльной пены.

— Ergo bibamus! [31] Так выпьем! (лат) — провозгласил Челло, и держа дымящуюся папиросу на отлёте, по-гусарски опрокинул в себя пиво.

Серый усмехнулся.

— Слышь, ты это… притормози. А то нажрёшься сейчас, а у меня дела, я тебя домой не потащу.

— Прочь сомнения! — вскричал Челлло. На него стали оборачиваться. — Все будет пучком. Ты сам-то почему не пьёшь?

— Не люблю я эту фигню… — Серый кивнул на кружку. — Бугульминское к тому же.

Челло кивнул, прокашлялся, со стуком поставил на колотый пластик ополовиненную банку, бросил туда щепотку соли. Серый внимательно наблюдал за вспузырившейся жидкостью, выбирая момент для начала разговора.

— Пить ты не хочешь, — докурив, сказал Челло. — Говорить не хочешь. Но пришёл и торчишь тут со мной. Чува-ак, колись — что нужно?

Серый вздохнул, оглянулся, словно бы опасаясь, что их могут подслушать. Челло перехватил его взгляд, оттопырил влажную губу, сделавшись похожим на верблюда, и прочитал с привыванием:

— Иди в жопу, — устало сказал Серый. — Я спросить хотел… А ты прикалываешься.

— Всё, всё! — Челло скрестил перед собой руки, как судья в баскетболе. — Я серьёзен, как покойник. Слушаю тебя.

Он отхлебнул из банки и уставился на Серого, выпучив жёлтые глаза, прозрачные, словно янтарные брошки.

Серый помолчал, взял полную банку, заметил прилипшую ко дну раздавленную муху, скривился, но приглядевшись, понял, что муха прилипла с внешней стороны. После этого он все же сделал над собой усилие и отхлебнул пиво. Он было… бугульминским — кислым и водянистым одновременно.

— Соли кинь, — посоветовал Челло, уловив изменение выражения лица Серого. — Она кислоту гасит. Лучше соду, но соды нет.

Серый отставил в сторону банку, почесал кончик носа, посмотрел в окно, точнее, на мутное, грязное стекло. Почему-то окна в «Глисте» перестали мыть как раз после того, как Ельцин в Москве выступил с танка и произнёс: «При всех трудностях и тяжёлых испытаниях, переживаемых народом, демократический процесс в стране приобретает все более глубокий размах, необратимый характер».