Сергей Волков - Ильич

Серый скрипнул зубами от нахлынувшей злобы. Злоба была не на Челло, хотя вот сейчас человек-панголин необычайно раздражал его. Но Серый больше злился на себя, на своё неумение понять, увидеть, почувствовать — и высказать.

— Моррисона ты тоже не знаешь, — подлил масла в огонь Челло. Промолчать он, естественно, не смог.

— Да пошёл ты, — просипел Серый. — Знаю я Моррисона. «Камон, бейби, лат май файер!»

— Не «лат», а «light», — поправил его Челло. — Если пользуешься иностранным языком, делай это хорошо. «Счастье — это когда тебя понимают».

— А то ты не понял, — Серый сплюнул и полез за сигаретами.

— Уел, — кивнул и беззлобно усмехнулся Челло. — Один-один.

— Ты почему не уходишь? — спросил Серый, прикурив.

— А зачем? — Челло дёрнул плечом. — Везде всё одинаковое — что здесь, что там… Я вот всю жизнь Эйфелеву башню хотел увидеть.

Он замолчал. Серый подождал несколько минут, но, так и не дождавшись ответа, спросил:

— И чё?

— Увидел, — тряхнул лохматой головой Челло.

— И какая она?

— Вот такая же, — кривоватый, суставчатый палец Челло указал на ближайшую опору ЛЭП. — Только выше и коричневая. А так — никакой разницы. Железяка и железяка.

— Звездишь, — убеждённо сказал Серый.

— Что, в голове не укладывается, да? — хихикнул Челло. — Но поверь, мой друг — я говорю чистейшую правду. The truth of the highest purification [13] Дословно: «Истина высшей очистки» (англ.) .

Серый ничего не ответил. Он курил и смотрел на медленно гаснущее небо.

— Челло, а ты кто по специальности? — спросил Серый через какое-то время.

— Казанский пединститут заканчивал.

Серый удивлённо посмотрел на Челло.

— Так ты учитель что ли?!

Челло издал горлом клокочущий звук и тоже посмотрел на Серого. У него были войлочные глаза, в которых на мгновение отразилась крохотная багровая точка — фонарь над будкой.

— Нет, — сказал Челло. — Я — могильщик.

— А был?

— Прошлого не существует, — сказал Челло. — Оно давно прошло и не имеет материальной сущности. Впрочем, будущего тоже. Оно ещё не наступило. И никогда не наступит.

— Почему?

— Потому что каждая секунда будущего, которую мы проживаем — это настоящее. Вот только оно и имеет вещественный смысл и воплощение. Это argumentum ad veritatem [14] Истина, не требующая подтверждения (лат.) .

— Это… Это как в рекламе. «Живи сегодняшним днём», типа того? — недоверчиво спросил Серый и сам же себе ответил: — Да ну, фигня какая-то. Сегодняшним днём собачки живут. И кошечки. Где покормили, там и родина.

— Да-а-а?.. — с непонятной интонацией протянул Челло, без улыбки посмотрев на Серого. — А как же свобода?

— Какая свобода?

— Ну как, — Челло воодушевлённо взмахнул руками и Серому показалось, что все вокруг пришло в движение — колыхнулся туман у реки, за дорогой закачались ветви деревьев, даже облака переместились, разметавшись по небу, как пьяные любовники по кровати. — «Liberte, Egalite, Fraternite», Робеспьер, Марат, Дантон, доктор Гильотен, танцы на могилах…

Серый засопел, покосился на разномастные обелиски и пирамидки домашних любимцев жителей Средневолжска.

— Нафига тут танцевать?

— Да не тут! — вдруг заорал Челло, и волосы его встали дыбом. — Разуй мозги, юнга! Нельзя же жить только одной извилиной на букву «Б» — бухло, бабы, бабки!

— Не ори! — окрысился Серый. Его уже давно раздражал этот разговор, но он почему-то продолжал его. — Какой я тебе, нахрен, юнга?

Челло опустил руки, сунул их в карманы, сгорбился и опять стал похож на диковинного тропического зверя или даже птицу — его пористый серый нос нависал над бородой, словно клюв.

— Ты, конечно, не юнга. Да и я не Джон Сильвер, — пробормотал Челло. — Ладно, забудь. Холодает…

— Ага. Салкын [15] Холодно (татарск.) , билят, — Серый неожиданно почувствовал неловкость и попытался сгладить её, как умел.

— Я пойду, — сообщил Челло после паузы.

— Куда?

— Искать истину.

Серый непонимающе хмыкнул.

— Bonum vinum lactificat cor hominus [16] Доброе вино веселит сердце человека (лат.) , — с усмешкой проговорил Челло и широко шагая, двинулся к воротам, оставив Серого одного.

Челло никогда не прощался и не здоровался.

Скрипнула ржавая воротина, тёмный силуэт Челло мелькнул у забора и канул в сумерки как в воду. Серый полез за сигаретами, но в пачке осталась последняя, «ментовская», и он решил приберечь её на «перед сном».

Солнце давно село и закат выцвел; из багряного небо сделалось розовым, потом каким-то мутно-ржавым, марганцовочным, а облака потемнели и налились зловещей тяжестью. Над головой Серого зажглись первые звезды, робкие и одинокие, а в окнах девятиэтажек «Коминтерна» разгорелись тусклые огоньки.