Сергей Волков - Ильич

Но всё это — потом, потом. А сейчас главное — не упустить Клюкву. То, что она трахается с Сынулей, это понятно. Серый уже много раз говорил себе: она свободный человек, что хочет, то и делает. Как в Америке. Он вон тоже не святой, и Светка с «Огонька» готова с ним встречаться хоть вот прямо сейчас, да и Лунёва тогда, после «свадьбы» в гараже у Индуса довольна осталась, предлагала повторить как-нибудь…

Серый воткнул лопату в кучу глины и шумно выдохнул. Дождь окончательно прекратился, ветер растаскивал облака в разные стороны как машины после аварии на перекрёстке. Вечерело. Похожее на крышечку от кефира полосатое солнце медленно заваливалось к горизонту, но до темноты оставалась еще пара часов.

От Серого валил пар, он давно уже стянул куртку и остался в одной рубашке, промокшей от дождя, высохшей — и снова промокшей, уже от пота.

Новая Стёпина могила, как он не старался, как не рвал жилы, была готова едва ли наполовину. Серый понял, что без помощников не справится, иначе придётся работать ночью, в темноте. Ларёк у вокзала и Клюква того, конечно, стоили, но…

Серый просто заманался. От усталости у него даже зазвенело в ушах, ослабели ноги и перед глазами поплыли какие-то разноцветные пятна. Хотелось пить, курить, да и есть, конечно. А больше всего хотелось лечь. Он вспомнил, как в какой-то фантастической книжке про будущее и космос был мужик, который всегда говорил: «Можно, я лягу?»

Серый, поскальзываясь — всё вокруг было мокрым, повсюду блестели лужи — доковылял до будки, дёрнул дверь и словно ударился о лежащий внутри одним бруском спёртый воздух. Ничего не изменилось: перегар, немытое тело, сырой матрас, обувь, земля, горелая проводка — в будке стоял такой сложный духан, что можно было полчаса разбирать его на оттенки и нюансы.

Телевизор шипел, экран показывал «белый шум». Афганец спал, запрокинув голову; открытый рот чернел, словно мышиная нора. Серый знал — это последняя фаза, потом Афганец проснётся, злой и почти трезвый. Начнутся разборки: «Чё такое, боец, почему работа не сделана!?» и прочая гниль.

Серый открыл холодильник, взял банку консервов «Тушёная говядина с рисом». Сточенным ножом с пластмассовой ручкой, на которой были выплавлены буквы «М.Ц.», что означало «мясной цех», пробил две дырки и поставил банку на плитку. Пока консерва грелась, Серый напился тёплой воды прямо из носика чайника и сунулся в пару нычек Афганца. Нычек у него было много. Афганец периодически забывал о них и как белка устраивал новые — за притолокой, под досками у печки, под полом, за шкафом, в ящике для инструментов и много ещё где.

На третий раз Серому повезло — за откосом дверного косяка обнаружилась зелёная бутылка из-под спирта «Рояль», в которой на просвет колыхалось грамм триста прозрачной жидкости. Серый отвинтил красную крышечку, понюхал.

Как в анекдоте: «Написано — «он». Пробовал: точно — ОН!»

На плитке зашипело — из дырок в консерве пузырилась тушёночная жижа. Серый, обжигаясь, снял банку с багрового блина, поискал в ящике стола вилку, но обнаружил только чайную ложечку. Вскрыв подостывшую консерву, он быстро поел, запил рис с тушёнкой водой из чайника, поставил «Рояль» рядом с Афганцем, чтобы тот точно его нашёл, когда проснётся, и вышел из будки.

О том, что Афганец проснулся и выпил, он узнает точно — заорёт телевизор, переключённый на областной канал, по которому ночами гнали записи концертов «квинов» и всяких «арабесок». После этого можно спокойно работать ещё часов пять — проблем не будет. Но этих пяти часов Серому не даст природа, мать наша — уже совсем скоро станет темно. По любому нужно было торопиться, и Серый взялся за лопату.

Он втыкал штык в землю, кидал глину, злился на свою неповоротливость, на слабость рук, на дыхалку, на солнце, неумолимо сползавшее сквозь флаги облаков к сизой дымке, затянувшей горизонт. Однажды даже ударил себя ладонью по щеке — когда перед глазами опять поплыли круги, а сердце заколотилось в ушах так, будто бы там кто-то поставил барабанную установку с битом сто двадцать ударов в минуту.

Злость — плохой советчик и ещё более плохой помощник.

Серый, напсиховавшись, растянув кисть левой руки, испачкав глиной отброшенную в сердцах куртку, бродил по участку от собачьих могил до ворот и обратно в поисках зажигалки, ещё днём выброшенной из ямы, где он нашёл ухо.

Курить хотелось как из пушки, но идти в будку и прикуривать от плитки сейчас было нельзя — судя по бодрым завываниям и обрывкам песен, Афганец проснулся, употребил разведённый «Рояль» и теперь крутил ручку настройки телевизора, ловя музычку по душе. Если сейчас попасться ему на глаза, может привязаться — и тогда всё — пиши пропало. Севший на базар Афганец может трендеть до утра.