Сергей Волков - Ильич

А ещё туалет на улице, холодная вода, от которой ломит зубы, когда чистишь их утром, и полная, абсолютная, космическая какая-то беззащитность перед некой силой, огромной, как ночь, и такой же безжалостной и беспощадной. Беззащитность такая, что даже дверь запирать бессмысленно, потому что от этой силы не спасут никакие замки и щеколды. Она войдёт и сделает всё, что посчитает нужным.

От тоски и бессилия Серому захотелось завыть на колючие звезды.

Из темноты выдвинулся зябкий силуэт Лёньки, кутающийся в бушлат. Жёлтый свет фар лёг на её лицо, как акварель.

— Нужно снизить удельное давление на грунт, — сказала Лёнька.

— Да пошла ты, — проворчал откуда-то из-под заднего моста «МАЗа» Ринат.

— Фильтруй, — сердито крикнул ему Серый. — Она-то в чем виновата?

— Нет, правда. Чем больше площадь опоры, тем меньше проваливаться будет. Это как лыжник… — Лёнька изобразила бегущего по лыжне человека. — И когда по сугробам идёшь, на беговых лыжах утонешь, а на охотничьих можно пройти. Чем шире, тем лучше.

— Какие лыжи, а? Чё несёшь? Кызбола [48] Глупая девчонка (татарск.) , иди отсюда! — заорал выбравшийся из-под машины Ринат.

— Погоди, — остановил его Серый. — Ну, хорошо, площадь опоры… А из чего эти опоры сделать?

Лёнька молча повернулась к будке, и Серый второй раз за этот долгий день ощутил волну необъяснимой нежности к этой странной девушке.

Он — понял.

— Всё! — сказал Ринат. — Я сворачиваюсь. Бетте [49] Шабаш, баста, всё (татарск.) . Ночь уже.

— Полчаса, Ринатик, — Серый отбросил лопату. — Всего тридцать минут. Как братишку прошу.

И опять они провозились куда дольше, чем объявил Серый, но дело пошло, и Ринат тоже завёлся, загорелся, и с диковатым азартом отдирал от крыши будки листы кровельного железа, густо покрытого масляной краской.

— Гвозди, гвозди смотрите! — кричал он, сбрасывая с крыши очередной лист, громыхающий, словно противень на столовской кухне.

За гвозди отвечала Лёнька — он руками ощупывала буквально каждый сантиметр кровельного железа. Проверенные листы забирал Серый, складывал их вдвое, втрое, топтал ногами, и мостил площадки под аутригера.

Когда железо кончилось, в ход пошли асбестовые плиты дорожки и доски, а в конце Серый снял с петель дверь.

— Всё, давай, будем пробовать! — махнул он Ринату.

Тот залез в кабину, завёл «МАЗ», неловко переваливаясь на ходу, как утка, оббежал кран и начал дёргать рычаги, опуская аутригеры на подготовленные площадки. Опоры вдавились в железо, послышался скрип, треск, но кран не поехал по склону, как это было раньше, и Серый устало скомандовал:

— Выпускай на полную.

Взревел двигатель, гидравлика тяжело закряхтела, точно живая, и «МАЗ» начал приподниматься на опорах, как какой-нибудь боевой робот из американского фильма про будущее.

Ринат выскочил из-за жёлтой кормы крана, показал большой палец — ништяк, мол, и полез в будку крановщика. Лёнька подошла к Серому. Он обнял её, поцеловал в щеку.

— Ты прямо профессор.

— Нет, — устало улыбнулась она. — Просто в школе хорошо училась. У тебя йод есть?

— Зачем? — удивился Серый и только теперь заметил, что Лёнькины руки все в крови — изрезала о кровельное железо. В свете фар кровь казалась коричневой, ненастоящей. Серый метнулся к будке, на ходу бросив:

— Я щас! Щас!

Йода, конечно, не было, но был спирт, последняя заначка Афганца, зелёный литровый пузырь проклятого «Рояля». Серый выволок его из-под тумбочки, прихватил кухонное полотенце, выскочил на улицу.

— Во! Давай свои руки.

Лёнька отобрала у него бутылку и полотенце, кивнула на кран.

— Я сама. Иди, помогай.

Ринат начал подъем, и двигатель «Маза» сразу же перешёл на натужный рёв, утробный и страшный. Трос натянулся. В свете фар статуя в яме шевельнулась, вздрогнула, как человек, очнувшийся после долгой пьянки, чуть-чуть повернулась, так, что вытянутая рука поднялась над кучами глины.

— Не идёт! — проорал, перекрикивая шум, Ринат из кабинки крановщика. — Сожгу сцепление… Кут сегеш [50] Грубое татарское ругательство. !

Серый посмотрел на него — выпученные глаза, оскаленный рот — и махнул, мол, всё равно давай!

Ринат вцепился в рычаги, отчаянно давя на педаль газа. Дико заскрежетал трос, стрела крана заметно изогнулась, как будто это был гигантский спиннинг.

Медленно, буквально по сантиметру, статуя поднималась из глиняной могилы. Потом подъем прекратился. Серый сжал кулаки, оглянулся на Лёньку — она стояла у угла разорённой будки, рукой придерживая у горла бушлат, и расширившимися от страха глазами смотрела на происходящее, а губы её шевелились, что-то шептали — то ли молитву, то ли заклинание…