Анастасия Петрова - Свободная страна [litres]

– И что это значит?

– Не знаю, но это хорошо. Вы не рады?

– Может, и рада. Но я, если честно, постоянно думаю о том, что это я во всем виновата. То есть я думаю, если бы я как-то по-другому растила сына, если бы не в этом месте… Он это место ненавидел! Я думаю, что именно ненависть к этому месту заставила его… вы понимаете.

– Нет. Это не то. Вы тоже выросли в М., и я, и бабушка ваша, и Миша.

– Вы и Мишку знаете?

– Не у одних же вас я сортир чинил.

– Действительно.

– Так вот… Никто не виноват. Он просто был несчастен. И в том, что он делал, не было никакого смысла.

За разговорами доехали быстро. Николай Николаич высадил Юлю прямо около Мишкиного нового дома. После Питера село наводило на Юлю куда большую тоску, чем раньше. И дело было даже не в грязи, не в убожестве, не в бедственном состоянии, не в раздолбанной дороге, не в покосившихся заборах, не в старых грязных одноэтажных домах, а в ощущении заброшенности, покинутости, пустоты. Юля посмотрела направо, налево – ей показалось, что она в каком-то специальном аду, где никто не живет. На улице почти никого не было. И Юля вспомнила о том, что ведь и правда, людей вечно не хватало: не хватало врачей, а у тех, что сидели на месте, не хватало медсестер, они жаловались, что все приходится делать самим; не хватало нормальных учителей, не хватало даже сиделок, сантехник был один Николай Николаич на всю округу – теперь Юля его вспомнила – он тогда сильно пил и частенько не брал трубку. Но люди-то были. Люди были, но не работали. Все пили. Главный кардиолог, тетка, пила так, что ее выгоняли чуть ли не каждый месяц, а потом назад брали, потому что больше некому было работать, не умел никто ни эхо делать, ничего. Люди с образованием уезжали. Оставались только неудачники.

Юля простояла в прострации минут десять, наконец набралась смелости и постучала в синюю дверь голубого домика. У нее поджилки тряслись. За жилье она обещала Мишкиной жене Инне хорошо заплатить – все равно остановиться больше негде. Та сначала отказывалась, потом согласилась, но Юля продолжала бояться встречи.

– Открыто! – крикнула Инна. – Я сейчас.

Юля вошла в дом, вытерла ноги. Сняла кроссовки. Чемодан поставила рядом с дверью у маленького деревянного столика. Инна вышла из комнаты в футболке и в джинсах.

– Извини, никак не могла успокоить близнецов.

Юля смотрела на нее непонимающим взглядом. Постепенно глаза раскрывались шире. Рот раскрывался тоже. Лоб разглаживался от изумления. Сердце начинало стучать в ушах. Юля узнала Инну. Это была та самая Инна, мама Лизы.

– Что… что ты здесь делаешь? Ты… ты… это ты?

– Да, это я, а что?

– Я ничего не понимаю. Я подумала, я по телефону… подумала… я почувствовала, что голос знакомый, но я не поняла, что это ты! Э… э… Почему Мишка не сказал мне, что это ты? То есть… – Юля села на низенький грязноватый диванчик у двери, прикрыла глаза, провела пальцами по векам. – Все ясно… Но как?

– Пойдем в комнату. Хочешь чаю?

– Нет, нет, я не хочу чаю, я хочу понять, почему он мне все это время не говорил, что женился на… тебе!

– Ты бы орала.

– Верно. Но… я и сейчас могу, – растерянно произнесла Юля.

– Это вряд ли. Вставай. Пойдем.

Инна провела Юлю по дому и в большой комнате усадила за стол возле печи. Налила чаю с медом.

– Выглядишь шикарно! – сказала Инна, и Юля узнала прежнюю грубую интонацию.

Сама Инна сильно похудела, постарела, но выглядела довольно привлекательно, хотя и немного вульгарно, как раньше: длинные светлые волосы, густые и гладкие, собраны в хвост, на губах розовая помада, на ногах резиновые розовые шлепанцы, на футболке сердечки и красные блестки.

– И когда вы с Мишкой?.. – Юля отпила чаю.

– Три года назад. Мой ублюдок продолжал изменять. – Инна подмигнула. – А сейчас спивается потихоньку.

– И как ты решилась рожать?

– Да так и решилась. Здоровье у меня крепкое, несмотря на возраст.

– А Лиза где?

– В Барнауле. Учится.

– Та-а-ак…

Юля огляделась. Обстановка не радовала. Дом был довольно большой, но пустоватый, почти без мебели, и в порядок его, судя по всему, Инна не приводила. Несмотря на тусклый свет одной-единственной лампы под потолком, Юля заметила на полу, особенно в углах – слой пыли. Печную плитку давно не мыли, светло-зеленые занавески, похоже, не стирали. Под потолком кое-где виднелась паутина.

– Не надо презрительно озираться! – рявкнула Инна. – Я почти всю мебель продала, когда Мишку посадили. Если ты теперь живешь в хоромах, это не значит, что можно смотреть свысока. Мой муж в тюрьме по твоей вине.