Алексей Винокуров - Темные вершины [litres]

Он все-таки не оставлял надежд уломать девчонку, не мытьем так катаньем склонить ее к пониманию важности момента.

– Ты ведь знаешь, Настена, что виной всем нашим бедам – непогребенный кадавр, – начал он голосом внушительным и одновременно мягким.

Она только головой дерзко мотнула: знаю, мол, и при чем тут это?

– И знаешь, что кадавра этого убить нельзя, не живой и не мертвый лежит он в своей пирамиде глубоко под землей, стерегут его отборные роты хранителей… – говорил он низко и распевно, будто сказитель. – И через него течет в нашу страну злая сила из адских сфер. Оттого-то и живем мы жизнью страшной, бессмысленной, бесчеловечной.

– Вы прям про Кащея Бессмертного рассказываете, – с насмешкой заметила она. – И нечего утруждаться попусту, про кадавра я понимаю не хуже вашего.

– Может, и понимаешь. Только ты не понимаешь одной вещи: убить кадавра и пресечь поток можно лишь через ответные мощи.

– То есть?

– То есть на вечно живые мощи кадавра положить вечно мертвые мощи его наследника. И тогда темная сила закольцуется и пожрет сама себя.

– Так ведь он умрет тогда, базилевс! – воскликнула она, с ужасом глядя на рыцаря.

– Умрет, – кивнул он. – Но ведь он и должен умереть, и другого выхода никакого просто нет, не существует его.

– А мне плевать, что не существует, – сказала она. – Все равно не позволю.

Он снова вздохнул: ну что ты скажешь? Вспомнил вдруг рассуждения модного литератора – из нынешних, домостроевских. «Капризна русская женщина, – писал модный, – и на кухне ей жарко, и в прачечной мокро, и на огороде пыльно. Не хочет покоряться, стоит на своем. Нет чтобы радоваться жизни, а она все норовит улизнуть от домашней работы, и то ей не так, и это не сяк: зачем мясо перемороженное, зачем картошка гнилая, зачем цены высокие? Нет в ней смирения, даже не ищите. А ведь если подумать без гнева и пристрастия – как бы прекрасно прийти после напряженного рабочего дня и окунуться с головой в домашние хлопоты! Умиротворяет, успокаивает, наполняет жизнь смыслом… Рядом – заботливый муж… Ладно, пусть не рядом, пусть опять в кабак пошел, скотина. Зато рядом ребенок, Богом данный, младенец, кричит благим матом, уже и пеленки запачкал, а все успокоиться не может, животик болит. Вот сейчас поменяем ему подгузник, застираем, повесим сушиться, а после уж и к другой работе вернемся. Ну разве не красота? Не о том ли она мечтала, выходя замуж за прекрасного, хоть и несколько нетрезвого принца?»

Василий хмыкнул – ядовит литератор, язвит не в бровь, а в глаз, вот только при всей важности женской темы все это детские игрушки рядом с тем, что им предстоит. Надо, надо отдать базилевса – отдать руководству Ордена, во власть холодной, медленной, мучительной могилы. А иначе зачем годы, десятилетия борьбы, зачем безвозвратно потрачена жизнь многих людей – впустую, что ли?

Конечно, если бы его спросили, он бы сказал, что способ, который к базилевсу применят, способ этот жестокий, бесчеловечный, бессмысленный даже. Так что очень хорошо он понимал Настю и даже сочувствовал ей. К тому же и базилевс этот, который просил звать себя не базилевсом даже, а просто Максимом, и правда был с виду парень хороший, славный. Может, именно поэтому и сбежал из дворца, не захотел участвовать в этом шабаше. Но пути назад не было, не могло быть, уже стояла на нем черная метка, дьявольская печать, уже подключен он был к адской цепи непогребенных. И значит, только он мог разорвать эту цепь, каким бы он там ни был человеком – хорошим или плохим. Это не мы, это жизнь так устроила, что иногда из положения есть только один выход, других не предусмотрено. Ну или уж вовсе никаких, тогда смерть и черное небытие.

Так уговаривал себя старый рыцарь, уговаривал, а уговорить не мог. Вот поэтому уже третий день торчал он с Настей и базилевсом – и не на конспиративной квартире даже, а в своей собственной. Потому что стоило туда отвезти базилевса, как тут же о нем узнал бы Орден, а там чикались бы недолго.

– Вы меня не отдавайте триумвирам, – попросил базилевс при первом же разговоре, – лучше просто убейте. Я там такое видел, что лучше сразу умереть, но не возвращаться.

«Эх, милый ты мой, – думал Василий, – знал бы ты, что тебя у нас ждет, может, не стал бы так скоро открещиваться от своих триумвиров…»

Он вспоминал, как года два назад, глядя в телевизоре на выступление прежнего базилевса, не ставшего еще в цепь непогребенных, сказал он Насте:

– Великого хитрожопия человек: врет как дышит.