Алексей Винокуров - Темные вершины [litres]

Не лучше обстояло и с внешними делами. За прошедшие сутки бандеровцы трижды обстреляли границу, требуя назад утраченные земли, а водоплавающие крымские татары подпилили опоры Керченского моста. Японцы, десятилетиями терпеливо ждавшие возвращения северных территорий, неожиданно отправили ноту с требованием немедленно передать им острова, в противном же случае просили считать себя находящимися с нами в состоянии войны. Менее деликатные китайцы захватили два российских пограничных пункта и открыли там беспошлинную торговлю с аборигенами. Американцы, которые, казалось, ко всему уже привыкли и не выклюют нам глаз ни при каких обстоятельствах, опубликовали полный список расстриг, владеющих офшорами, и объявили, что ворюга им не милей, чем кровопийца, тем более что некоторые ухитряются успешно объединять. Всегда же толерантные и терпеливые европейцы ужесточили санкции – невъездными в Евросоюз стали любые государственные чиновники, независимо от чина, должности и министерства, в котором служилый человек подвизался.

И все это были только цветочки, а ягодки, судя по всему, вызревали со страшной скоростью. Конечно, будь на месте Грузина Хабанера, Мышастый или, на худой конец, подкованный в метафизике дальнобойщик Беспалый, любой из них не задумываясь сказал бы, что все это – признаки того, что Великий кадавр в бешенстве, ибо сила, которую он транслирует, не находит себе приемника и возвращается назад, ввергая страну в хаос и нестроение. Впрочем, Буш, бывший в арупе и видевший кадавра мертвым, мог предполагать и другие причины наступления хаоса.

Так или иначе, государство разваливалось с необыкновенной скоростью.

Неоспоримым доказательством этому служили два малоизвестных, но важных события. Во-первых, варан откусил руку уборщику и сбежал из террариума. Во-вторых, триумвиры поссорились страшно, открыто, как не ссорились, наверное, с сотворения мира.

– Гори в аду, сволочь! – орал Мышастый на Хабанеру. – Это все твой сраный гомеопат, чтоб он трижды сдох и не воскрес ни разу! Какого хрена ты нам его подсунул?

– Во-первых, решение принимали все вместе, – негромко отвечал ему бледный как смерть Хорхе Борисович. – Во-вторых, у тебя были другие кандидатуры? Если были, почему ты их не предложил?

Ответом стала была божба такой силы и густоты, которую я здесь не решаюсь привести, и даже беспечный Чубакка Рыжий позеленел, когда ее услышал.

Но еще больший гнев Мышастого вызвала международная ситуация.

– Свое назад хотят?! – орал он. – Пусть выкусят! Нет у них ничего своего – ни у бандеровцев, ни у косых, ни у других косых – ни у кого! Все вокруг – наше, было или будет, наше, и ничье больше. Дайте срок – и до фрицев с лягушатниками доберемся, и до пиндосов тоже, дайте только срок!

Некоторое хладнокровие сохранял один Чубакка.

– Базилевса ищут, – говорил он, – ищут, и не сомневаюсь, что найдут.

– Найдут? Когда его найдут? – кричал Мышастый, и бабочки тьмы густо мерцали вокруг него. – Да за это время страна провалится в тартарары… А что с нами будет, об этом я даже думать не хочу. Сколько нам осталось – год, месяц, неделя, может быть?

– И что ты предлагаешь? – хладнокровно спрашивал Чубакка. – Вернуть предтечу?

– Предтечу?! – поразился Мышастый. – Да он уже задохнулся давным-давно в своем саркофаге.

– Как знать, как знать, – загадочно отвечал Чубакка. – Наши базилевсы, сам понимаешь, живучие, как настоящие мертвецы.

Мышастый на миг задумался, что-то соображая, но потом обреченно покачал головой.

– Нет, – сказал, – невозможно. Он же первый нам горло перегрызет, если вытащить его.

– Ну тогда, значит, ищем Буша, – подвел итог разговору Хабанера.

Ничего этого не слышал и не знал, конечно, старый авторитет Кантришвили. Но и того, что знал он, ему хватало. Неладно, совсем неладно обстояли дела в бескрайнем нашем отечестве. И виной тому, возможно, стал его обожаемый Максим Максимович Буш. Но ему, Кантришвили, было уже все равно. Единственное, о чем он мог думать, – так это о том, что вскоре здесь, рядом с ним окажется его любимый доктор, Максим Максимыч дорогой, а там уж все пойдет хорошо: он покается, и гемикрания исчезнет, окончательно и бесповоротно растворится за горизонтом…

С этой мыслью Грузин и уснул, на губах его играла счастливая улыбка.

Сны ему снились странные, тягучие. Сначала он был морской мандавошкой-левиафаном и лез из первобытной мокрой тьмы на сушу, а гигантский Хабанера, голова в небесах, безжалостно спихивал его ногой обратно, в небытие. Потом появился пылающий Чубакка с рыжими огненными крыльями за спиной, вид у него был печальный и гневный. Он взял Грузина за горло, так, что сердце забилось бешено и быстро, а глаза полезли наружу, взмыл вместе с ним под облака, показал землю с птичьего полета: