Борис Кудряков - Ладья тёмных странствий. Избранная проза

Sorry, можно я выйду в свободный полет, так, чтобы не давила заданность и гладкопися сюжетообразующего дыскурса?!

Вот я сижу, немного ещё денег есть, на три месяца, я могу здесь кайфовать долго, лодка есть, снасти есть, сетки есть, есть даже страшные (пружина почти от вагона, крючки – щеколда) капканы, пробивают «сороковку» (доску 40 мм), капканы на щуку. Где-то гремит гром, на сердце благостно, хочется творческого подвига.

Хочется сделать нечто, от которого-чего земля задрожала (комп-лексъ Маруси Складовской Кюри Жолио?) бы бы! Но нет, куда полезнее смотреть закаты и рассветы, рассветы и откаты. Куда полезнее, поймав в сети щучек, разложить их на сиденье и, любуясь молодецкими хищницами (ах, что за глазки у них!!), выбрать самую страдалицу, поэтессу подводного мира и, поцеловав её в «лобок» на голове, отпустить с миром: я дарю тебе свободу, ведь мне сегодня подарили небесные Силы и пульс, и еду, и радость… Немного подумав (ведь не синайская же ты человека́), и остальных отпустить в озеро. Пусть местный Нептун отметит мою доброту! А я? есть ещё творог, каша, не умру… и три огурца… тем более. А синайская «человека» закоптила бы щучек и сделала чендж, спекуль, гешефт. Я не против такого, но идти в лес и делать бабки на грибах – это всё равно, что записывать втихаря собрание друзей, а… потом, через 40–60 лет делать бабки: «Я знал того, я знал этого» (я без намёка на архивариусные интерполяции…).

Кира Мммилллеръ – есть такой художник в СПб. – как-то по-итальянски, вразнос жаловался в кругу друзей-художников: «Искусство сейчас в тупике, и ничего не спасёт, упадок, гниль, тоска, ни у кого нет свежих идей…» Я сидел недалеко… и дивился: НИ У КОГО? И толстым «живчиком» его не назовёшь… Но прав он не полностью, хотя и не Лев…

Я в меру скромен, но хотелось бы спросить, откуда я беру свои сюжеты, ходы, новации, антидекадансные (снова хочется сказать: интерполяции) неоарьергардизмы. Почему никто не удосужился исследовать этот источник, где я беру живительную водицу для литро-литературы? Ну, во-первых, во II-х и в 10-х, всем недосуг. Но я-то ведь задыхаюсь порой от наплыва, цунамической атаки новых ходов, планов, сюжетов… И это страшно, и это жизненно необходимо, ибо я – пьяница новых (старых?) идей и явлений. Я знаю, но сил нет осилить, как и что, знаю, как входить в состояние Зеро!! я допущен, мне РАЗРЕШИЛИ, я без символики говорю это… я одновременно (честно-честно!) растерян, с чего начать (это сетование, а не вопро-ответ). Тому доказательство – изобилие, как говорит Костя, ш и зы; а на самом деле – это хождение, искание, – ния в ночном незимнем лесу без компаса, – искание? чего? Здесь много слово-ответов… Может быть, свежего дыхания, может быть, тёплой берлоги, ужаса, который тебя перевоспитает, добрых облаков, грибника с фосфоритными зубами и навозными вилами…

Твой Б. К.

– Как в вашей жизни появилась фотография?

– Лежу на диване. За окном 1956–57 год. На шкафу, на гвоздике висит запылившийся аппарат «Смена 1» (фотоаппарат брата, а брат в армии). Почему-то взял его в руки, затвором пощёлкал, понравился звук пружинки (он был такой «весёлый»). Потом мы с приятелем, сбросившись по 2 рубля (цены ещё «хрущевские») купили на двоих пленку, сначала поснимали друг друга, а потом пошли к Петропавловке подглядывать за загорающими девушками. Затем был фотокружок в ДПШ Московского района и фотоучилище на Тамбовской улице, после которого направили работать фотографом в Горный институт. Ездил в экспедицию на Кольский полуостров и снимал горные разработки. Зарплата небольшая, но с командировочными и «северными» выходило достаточно для того, чтобы параллельно заниматься творчеством. Принимал участие в выставках клуба «ВДК» и в другие места ходил. Но смущали идеологические запреты, прежде всего, запрет на съёмки «городской наготы», непарадных задворков, которые мне были более всего интересны. Пенсионеры-пионеры бдительно отслеживали «фотографа-очернителя». Несколько раз «фотоэтюды» заканчивались в милиции, где пленку засвечивали и делали «отеческое» наставление: «Для американской Би-би-си снимаешь?!»

– Насколько андеграунд был для вас осознанным выбором?

– В 1968 году я вернулся, отслужив в армии и приятель потащил меня в кофейню на Малую Садовую. Там по вечерам собиралась «демократическая» шпана: художники, фарцовщики, «центровые», студенты, люди уличного романа. Как-то появился весьма колоритный персонаж в сатиновых штанах и прямо подошёл к нашей компании. Это был Костя Кузьминский. Нас никто не знакомил, но по глазам он сразу опознал «своих». С помощью Кости круг знакомств расширился. Тогда мы уже понимали, что существует два мира: «советский придворный» и «неподвластный творческий». Этот круг не был большим, на весь город было около двадцати точек – частных квартир (слово «салон» никогда не нравилось, салон – это кокаин, курсистки, бледные лица, предчувствие переворота, обглод), где можно было встретить интересных, живых, творческих людей. Например, у Кузьминского была удивительная библиотека, и он с лёгкостью давал читать книги, в том числе редкие издания Хлебникова, Кручёных, обэриутов. В его квартире появлялись Горбовский, Эрль, Соснора, Довлатов, Веня Ерофеев, Шемякин, Овчинников, Лён. Там же мы сделали выставку «Под парашютом». Кстати, идею названия я предложил. Хотелось во время выставки превратить квартиру в необычный выставочный зал. Так и появился парашют, свисающий с потолка.