Чжан Вэй - Старый корабль

Всё тело похолодело, но, заключив Сяо Куй в объятия, он ощутил, как грудь словно опалило жаром. Сяо Куй отчаянно сопротивлялась, тяжело дыша и скрестив руки на груди. Он отвёл их, и она тут же стала гладить его грубые ладони. В темноте слышалось её тяжёлое дыхание, она словно задыхалась, постанывая. Баопу распустил её длинные волосы и скинул то немногое, что на ней было, бормоча словно сам с собой:

«Вот так вот, ты пойми. Уже не знаю, куда мне деваться, каждый день такая беда. Молния что-то пополам расколола. Боишься, поди, ни зги не видать. Бедняжка, вот так, вот так… Сверчкова клетка рассохлась на ветру, ткни рукой — и рассыплется. Бедолага он бедолага и есть… Ну куда деваться, глянь, хуже меня и нет никого. Вот так, вот так. Твои ручки, о-хо-хо, я весь щетиной оброс. Ну и болван же я, камня кусок. А ты, ты… Снова гром гремит, вот расколола бы меня молния. Ладно, не буду об этом. Ты, твои ручки. Ну как тут быть! Ты, Сяо Куй, Сяо Куй… — Сяо Куй целовала его без остановки, и он перестал бормотать. А при вспышке молнии увидел, как у неё по телу течёт пот. — Не раз думал отнести тебя к себе, — продолжал он. — Заперлись бы там и не выходили. Старый жёрнов пусть себе вертится, а мы с тобой так и жили бы, в своём домике».

Сяо Куй не промолвила не слова. Её глаза пробудили воспоминание о том, как всё было пару лет назад под ивами, вспомнились её слова: «Рано или поздно я стану твоей». — «Славно», — исполненный счастья, шепнул он ей на ухо.

Несколько ночей подряд после грозы Баопу сладко спал. Ему хотелось разделить радость с братом и сестрой, и он приходил к ним поболтать. Лицо Ханьчжан светилось добром, а у Цзяньсу настроение вдруг испортилось, вокруг его глаз легли чёрные круги. «Не везёт мне в любви», — сказал он, Баопу ничуть не удивился, лишь долго вздыхал. Никуда не денешься, такая уж доля у нынешнего поколения семьи Суй: любовь случается, а жениться не выходит… Пару дней спустя вернулся Чжаолу. Целый год не было видно этого человека, работавшего в чужих краях, лицо посерело, резко обозначились скулы. Но он заявил, что снова уедет и вернулся лишь для того, чтобы «не откладывать с ребёнком». — Провёл в Валичжэне чуть больше месяца, сказал: «Ну, хватит!» и снова отправился в Дунбэй. И уже не вернулся. Через полгода пришло известие о его смерти: его завалило в шахте на глубине несколько сотен метров. Сяо Куй больше не ступала из проулка семьи Чжао ни шагу. Потом Баопу встретил на улице женщину в трауре и узнал в ней Сяо Куй.

Сяо Куй родила Малыша Лэйлэй. Баопу всё больше слабел и потом свалился в болезни. Го Юнь щупал ему пульс, разглядывал налёт на языке, внимательно осматривал руки и спину. На коже Баопу выступили пятна, мучил жар и жажда, появились качественные изменения на языке пурпурной окраски. «Внутренний жар не разрешился, — вздохнул старик-лекарь, — обволакивающий снаружи увеличился, жизненные силы — дыхание и кровь — страдают от огня, жар мешает деятельности сердца». И выписал так называемый «рецепт Нефритовой Девы»: сварить соломоцвет двузубый, добавить измельчённый корень наперстянки и чёрный женьшень. Баопу попринимал лекарство несколько дней, ему стало лучше, но пятна на коже остались. Го Юнь выписал рецепт отвара и от них: один лян [22] Лян — мера веса, 1/16 цзиня, китайского фунта. гипса, три цяня [23] Цянь — мера веса, 1/16 ляна. лакричника, три цзиня чёрного женьшеня, четыре цяня корня чжиму, один цянь рога носорога, четыре цяня обрушенного риса. Баопу принимал лекарство, как предписано, не позволял себе нерадивости и, когда дело пошло на поправку, стал просматривать книги по медицине. И понял, что Го Юнь придерживается принципа «жар внутренний лечи солёным и холодным, вдобавок используй горькое и сладкое». Но всё это были меры для ослабления болезни, а не для излечения. Когда Баопу спросил об этом у Го Юня, тот, кивнув, подтвердил и добавил, что главное — безмятежность сердца, польза в тонизировании неустойчивого, необходимо «делать дыхательные упражнения, самому беречь дух». Выслушав его, Баопу надолго погрузился в молчание. По его мнению, членам семьи Суй от такой болезни, пожалуй, не излечиться.

Почти через каждую пару дней он начинал ворочаться туда-сюда на кане, не в силах заснуть, и так в течение почти двадцати лет. Ночами бродил по двору, но к окошку Сяо Куй больше не наведывался. Баопу постоянно слышался храп Чжаолу, грохот обвала в шахте, крик Чжаолу о помощи, он чувствовал на себе укоряющий взгляд мертвеца из мира иного. Перед глазами развевалось траурное платье Сяо Куй. Когда он оказывался у подставки для коровьего гороха, в голову иногда вдруг приходило, что это фундамент дома, где он родился, и тут же начинало колотиться сердце. Ведь только он собственными глазами видел, как горел дом. Он видел, как погибла Хуэйцзы, видел, как она извивалась в последних корчах на кане. Всё это он не смел рассказать Цзяньсу. Но боялся, что Цзяньсу знает, именно этого он опасался. Цзяньсу уже большой, зыркает по сторонам, как молодой леопард, и, наверное, страшно увидеть, как он бросится на свою жертву и начнёт раздирать её зубами.