Чжан Вэй - Старый корабль

Но наслаждаться покоем, как прежде, ему уже не пришлось. Из городка без конца приходили зеваки поглазеть на работу механизированной мельнички, и уходить им не хотелось. Все хором восторгались, и лишь один старый чудак по имени Ши Дисинь не считал это правильным. Он был против всего нового и необычного, да и на Суй Бучжао давно имел зуб. Всё, что было связано с этим человеком, было для него особенно невыносимо. Посмотрев на грохочущую машину, он яростно плюнул на неё и ушёл, даже не оглянувшись. Нередко наведывались работницы из производственного цеха, приходила и посмеивающаяся Наонао с леденцом во рту. С её появлением двигатель грохотал не так сильно — всё вокруг наполнялось её криками. Наонао с удовольствием крыла всё бранными словами, бранила и мельничку, но та ничего не могла ответить; доставалось и людям, но те лишь поглядывали на неё и улыбались. Она носилась повсюду, всё трогала, а порой могла ни с того ни сего и пнуть что-нибудь. Один раз она сунулась потрогать ленту конвейера — рванувшийся к Наонао стрелой Баопу обхватил её, оттащил в сторону, а потом оттолкнул, словно обжегшись. Она глянула на него, словно в первый раз видела и пронзительно взвизгнула: «Ах ты, детина краснорожая… Ух!» — и, обернувшись на него в последний раз, вылетела из мельнички. Все вокруг расхохотались. А Баопу как ни в чём не бывало молча уселся на свою табуретку.

Со временем людей стало приходить всё меньше. Однажды Баопу сидел один и смотрел через маленькое окошко на улицу. И тут он увидел далеко на отмели вдову Сяо Куй и её низкорослого сына с корзинкой в руке, они стояли и смотрели в его сторону. До него смутно донеслось, как ребёнок спрашивает у матери: «…что такое двигатель?» Это его вдруг тронуло, он метнулся к окошку и заорал во всю глотку: «Эй, парнишка, иди сюда, посмотри, вот он здесь, двигатель!» Но ответа не последовало.

Возвращаясь из поездок, Суй Цзяньсу часто заезжал на мельничку, чтобы посидеть со старшим братом. Возможно, из-за привычки носиться в повозке по равнинным просторам он никак не мог понять, как мужчина в расцвете сил может так молча сидеть там, словно старик? Разговаривать старший брат не хотел, будто всё, происходившее за окном, не представляло для него интереса. Цзяньсу лишь закуривал трубку и, докурив, уходил с мельнички — считай, приходил к старшему брату. Когда он смотрел на широкую спину Баопу, ему казалось, что она должна быть тяжёлой, как валун. Что, интересно, может выдержать такая могучая спина? Он понимал, что это, наверное, навсегда останется тайной. У них с Баопу был один отец, но разные матери, и было ясно, что никогда ему не удастся понять этого старшего брата в семье Суй. Вернувшись тогда с сушилки, Цзяньсу рассказал брату, с какой злобой Чжао Додо обругал Ханьчжан и Сяо Куй, но Баопу не проронил в ответ ни слова.

— Поживём — увидим, — с ненавистью заявил Цзяньсу. — С членами семьи Суй, как с другими, на языке плётки не поговоришь.

Лишь тогда Баопу покосился на брата и, словно говоря сам с собой, произнёс:

— А что мы ещё умеем, делать лапшу — вот наше ремесло.

Озирая холодным взглядом мельничку, Цзяньсу сказал:

— Ну, это ещё бабушка надвое сказала…

Чего бы ему хотелось, так это вытолкать брата с этой проклятой мельнички, чтобы больше никогда в жизни этот цветущий мужчина не переступал её порога. Может, Баопу и рождён для того, чтобы делать лапшу, но уж не для того, чтобы следить за жёрновом.

По мастерству изготовления лапши равных Баопу не было — это в городке признавали все. Но никто не припомнил, от кого он научился этому мастерству, все считали, что это ремесло у семьи Суй в роду. Когда несколько лет назад на фабрике произошло большое несчастье — «чан пропал», — Баопу произвёл на всех неизгладимое впечатление. В то несчастливое утро в производственном цехе появился странный запах, а следом из крахмала перестала получаться лапша. Потом еле вышел комок неравномерной толщины, который, попав в чан с холодной водой, рассыпался на куски, и, в конце концов, крахмал попросту перестал осаждаться. Фабрика понесла огромные убытки, по всей улочке Гаодин раздавались горестные вопли: «Чан пропал! Чан пропал!» На пятый день фабрика за большие деньги пригласила с другого берега реки старого лапшедела, известного своим недюжинным мастерством. Зайдя на фабрику, он тут же собрал губы в кружок. А взяв пробу из осадочного чана, отшвырнул заплаченные ему деньги и убежал. Ли Юймин, гаодинский партсекретарь, человек честный и порядочный, так распереживался, что у него за ночь щёки распухли. Баопу в это время торчал в мельничке близ реки со своим деревянным совком. Узнав, что чан пропал, он бросил совок и направился на фабрику. Там присел на корточки в уголке и закурил, поглядывая на испуганные лица. Как раз в это время партсекретарь Ли Юймин с перекошенным от опухоли лицом своими руками прилаживал на дверной проём красную тряпицу, чтобы отвадить злых духов. Нетерпеливо выстукав трубку, Баопу встал, подошёл к осадочному чану и зачерпнул железным черпаком немного жидкости. Всё остолбенело уставились на него. Ни слова не говоря, он зачерпывал из одного чана за другим. Потом снова уселся в своём уголке. Среди ночи снова несколько раз брал пробы. А ещё кто-то видел, что он выпил несколько глотков этой жидкости. На рассвете его пробрал безостановочный понос, он держался руками за живот с пепельно-бледным лицом. Но опять вернулся сидеть на корточках в своём уголке. Так прошло дней пять-шесть, и на фабрике вдруг ощутили благоуханный аромат. Кинулись искать Баопу в его уголке, а его уже и след простыл. Попробовали запустить производство и обнаружили, что всё в норме. А Баопу всё так же сидел перед старым жёрновом.