Фернанда Мельчор - Время ураганов

Говорят, что на самом деле никто вовсе не умер, потому что ведьмы так просто не умирают. Говорят, что в последний момент, когда мальчишки уже начали ее резать, она успела произнести заклинание и обернуться то ли ящерицей, то ли зайцем, тотчас удравшим в самую глубину ущелья. А то ли огромным коршуном, который появился в небе через несколько дней после убийства — исполинской птицей, кругами парившей над полями, а потом садившейся на ветку и красными глазами смотревшей на людей внизу так, словно вот-вот разинет клюв и заговорит с ними.

Говорят, после смерти Ведьмы многие залезали к ней в дом в поисках сокровищ. Едва лишь узналось, чей труп всплыл в канале, как люди бросились с кирками, лопатами и кувалдами крушить пол и стены, копать настоящие траншеи, ища тайные комнаты, фальшивые двери. Люди Ригорито оказались в числе первых и по приказу начальника своего отважились взломать даже находившуюся в конце коридора дверь в комнату Ведьмы Старой, запертую на ключ со дня исчезновения колдуньи. Говорят, ни сам Ригорито, ни его подчиненные не вынесли открывшегося им зрелища — черная мумия, лежащая на массивной дубовой кровати, начала прямо на глазах разлагаться и распадаться и превратилась к груду костей и волос. Говорят, что трусы эти опрометью выскочили оттуда и ни за что не хотели возвращаться в поселок; другие говорят — что, мол, нет, не так все было: Ригорито и его люди все же нашли сокровища, спрятанные в доме Ведьмы, нашли золотые и серебряные монеты, и драгоценности, и даже перстень с таким громадным камнем, что не верилось, будто он настоящий, нашли, говорят, все собрали и погрузили на единственную в Вилье патрульную машину. Говорят, что, когда проехали Матакокуйте, от алчности у Ригорито помутился рассудок, и он решил убить своих людей, чтобы не делиться с ними добычей. Говорят, он сперва разоружил их, а потом застрелил в спину, отрезал им головы, чтобы все думали, что это дело рук наркокартеля, а сам скрылся в неизвестном направлении. И еще говорят: мол, это никак невозможно, все было наоборот — это они вшестером набросились на него и убили; и еще, что полицейские наверняка столкнулись с передовым отрядом «Новой Расы», который двигался на север, подчищая все, что оставила «Группа Тень» на нефтепромыслах, и это именно эти люди перебили всех полицейских и самого команданте, чей четвертованный труп в скором времени будет обнаружен на месте перестрелки — наверняка со следами пыток и с депешами, адресованными Куко Баррабасу и другим типам из «Группы Тень».

Говорят, что ситуация накаляется и что скоро пришлют морскую пехоту наводить порядок в округе. Говорят, от жары люди сатанеют, и — что, мол, где это видано такое — май месяц, а с неба не упало еще ни капли. И что близится сезон особенно бурных ураганов. Что это дурные флюиды виной всех несчастий — обезглавленных, четвертованных, чуть присыпанных землей тел, которые находят на перекрестках дорог или в торопливо вырытых ямах на пустырях вокруг поселков. Застреленные, сбитые машинами, полегшие в войне между кланами; изнасилования, самоубийства, преступления, совершенные, как выражаются газетчики, в состоянии аффекта. Взять, например, парнишку двенадцати лет, что из ревности убил в Сан-Педро-Потрильо свою подружку, забеременевшую от папаши. Или, скажем, крестьянин застрелил сына на охоте, заявив, что якобы спутал его с барсуком, хотя давно было известно, что он неравнодушен к своей невестке и, кажется, даже состоял с ней в тайной связи. Или вот одна полоумная баба из Палогачо твердила, что ее дети — вовсе и не дети, а вампиры, которые хотят высосать из нее всю кровь, и потому убила их вырванными из стола досками, дверцами платяного шкафа и даже экраном телевизора. Или вот другая, приревновав мужа, который все внимание уделяет не ей, а маленькой дочке, задушила ее — набросила на лицо одеяло и держала, пока та не перестала дышать. Или эти четверо подонков, которые изнасиловали и убили четырех официанток и были отпущены судьей, потому что так и не явился свидетель, прежде указавший на них: говорят, что его прикончили за то, что сунулся не в свое дело, а четверка вышла на свободу как ни в чем не бывало.

Говорят, что из-за этого женщины сильно нервничают — особенно те, что из Ла-Матосы. Говорят, они собираются во дворах с малыми детишками на руках, курят сигареты без фильтра, пускают, отгоняя злых москитов, едкий дым на макушки, еще не вполне затвердевшие, наслаждаются прохладой, которая наконец-то поднимается от реки в тот час, когда городок наконец утихает, и слышны только музыка из придорожных борделей, да рев грузовиков, едущих к нефтяным скважинам, да вой собак, по-волчьи перекликающихся с разных концов равнины; в тот час женщины усаживаются и начинают говорить, внимательней, чем обычно, поглядывая на небо — не видно ли там дивного белого зверя, что сидит на самых высоких деревьях и смотрит на все с таким видом, будто хочет предупредить о чем-то. Говорить о том, конечно, чтобы не входили в дом Ведьмы, не входили, близко не подходили и даже мимо фасада не проходили, чтобы не лезли внутрь через дыры, покрывающие теперь стены. О том, чтобы детям своим строго-настрого наказали не соваться туда в поисках сокровищ и чтоб не смели они, созвав приятелей, скопом шататься по ветхим комнатам и подниматься на верхний этаж посмотреть, кто самый смелый, кто рискнет зайти в спальню в глубине и дотронуться до оставленного Ведьмой пятна на грязном матрасе. О том, чтобы рассказали им, как порой в страхе выскакивали из дому люди, одурманенные смрадом, который до сих пор не выветрился оттуда, до полусмерти напуганные призраком, который вдруг отделился от стены и начал их преследовать. О том, чтобы не нарушали мертвую тишину, стоящую там, чтобы уважали страдания тех несчастных, что жили там прежде. Об этом и толковали между собой женщины в этом поселке — о том, что нет там ни золота, ни серебра, ни брильянтов, и вообще ничего нет, кроме сгустка острой боли, который все никак не хочет рассасываться.