Дебора Леви - Человек, который видел все [litres]

– Нам выдали разрешение искупаться здесь только потому, что ты – наш мост между Востоком и Западом и обещал написать отчет о нашем экономическом чуде.

Шагая плечом к плечу, мы прошли через висевшее в воздухе облачко комаров. У Вальтера была с собой какая-то желтая карточка, которую он предъявил охраннику, стоявшему возле будки КПП на полпути от станции к лесу. Но я почти не обратил на это внимания, все думал о том, что произошло, пока мы ждали поезда. Там, на вокзале, Вальтер сказал мне кое-что чрезвычайно важное. Не шепотом, а просто вполголоса, наклонившись ко мне поближе. Шепот только привлекает любопытных, всем сразу становится ясно, что тут скрывается какая-то тайна. Вальтер сказал, что любит меня. И сделал это так просто, будто предлагал затащить из подвала в квартиру мешок бурого угля.

Теперь же он вдруг решил сделаться моим личным экскурсоводом. Рассказал, что в этом озере под охраной службы безопасности плавает сам Эрик Хонеккер. А по берегам расположены виллы, принадлежащие самым видным членам партии. Краем глаза я заметил посреди озера островок, на котором росло несколько деревьев. Вальтер признался, что иногда ему трудно бывает говорить по-английски, остается лишь надеяться, что его слова не превращаются в полную бессмыслицу. Должно быть, он пытался дать мне понять, что там, на платформе, говорил всерьез.

– Мне приходится говорить по-английски языком, который совершенно не передает мою индивидуальность, – сказал он. – С переводами всегда так происходит. Личность переводчика не должна быть видна.

– Хочешь сказать, ты прячешься во всех известных тебе иностранных языках? Как в лесу?

– Все не так просто. – Он пожал плечами и рассмеялся.

– Ты беззаботный человек, Сол. Я получил твое письмо. Спасибо большое.

Он выбил из пачки сигарету. Я протянул ему свою «Зиппо». И рукой слегка коснулся его сжимавших сигарету пальцев. Вальтер сегодня был настоящим щеголем. Вымыл голову и чисто выбрил щеки. Интересно, это он расстарался специально для меня? Я-то как раз утром брился с особой тщательностью. За то время, что я провел здесь, на Востоке, волосы у меня сильно отросли и доставали теперь до плеч. Луна даже дала мне резинку и посоветовала забирать их в хвост. «С распущенными ты похож на девчонку». Прикусив губу, она наблюдала, как я сражался с волосами. Но в итоге все же сдался и не стал их забирать. Честно говоря, мне просто больно было прикасаться к голове. Вот уже несколько дней меня мучила мигрень. Утром, пока я был в душе, в памяти неожиданно всплыло одно воспоминание о матери. Кто-то подарил ей две бутылки шампуня под названием «Прелл». Зеленого и густого, как жидкость для мытья посуды. Рекламу этого средства она выучила наизусть.

«Прикоснись к волосам. Закрой глаза. О чем ты теперь думаешь?» Смысл ролика был в том, что человек, вымывший голову шампунем «Прелл», непременно подумает о шелке, ведь именно такими станут на ощупь его волосы. Но мать использовала эту фразу каждый раз, когда у нас с братом что-то не ладилось. «Прикоснись к волосам, – говорила нам она. – Закрой глаза. О чем ты теперь думаешь?» Здесь, в ГДР, признаваться вслух во всех своих мыслях могло быть опасно. И все же я верил, что там, на станции, Вальтер был со мной искренним и что это мое письмо побудило его открыть мне свои чувства.

Я спросил, есть ли у него кто-нибудь.

– В каком-то смысле да.

Я постепенно начинал понимать эту его манеру общаться – что по-немецки, что по-английски. Вальтер никогда не озвучивал первое, что приходило ему в голову. Возможно, вслух он произносил даже не вторую, а третью редакцию изначальной мысли. Он явно не искал способов выпустить на волю поток красноречия, наоборот, всеми силами пытался его заткнуть. Я снова спросил, есть ли у него кто-нибудь.

– Есть. Спутник.

Я ударил его по руке, а он ударил меня в ответ. Тычками объясниться было легче, и все же нашим телам хотелось общаться друг с другом совсем не так. Определенно не тычками. Там, на даче, Вальтер говорил со мной на языке своего тела совершенно открыто. А я такого никогда не делал. Никогда и ни с кем не был настолько откровенен физически. Тело для меня было скорее инструментом, помогающим заткнуть любовника, не позволить ему говорить все, что вздумается. Я никогда не был по-настоящему свободным. Всегда притворялся нежнее, страстнее, агрессивнее, чем был на самом деле. И если ситуация становилась по-настоящему интимной, я мгновенно пресекал этот диалог двух тел. Но с Вальтером все было иначе, с ним я чувствовал себя совершенно свободным. Может быть, из-за того, как он говорил со мной в тот первый день, когда встретил меня на вокзале. Он сказал правду: мои крылья были изранены. Я понятия не имел, как справляться с тем, что я – живой, и всем, что из этого проистекает. Ответственностью. Любовью. Смертью. Сексом. Одиночеством. Прошлым. Я знал, что Вальтер ни за что не использует мои слезы против меня. И уже одно это было чем-то очень важным.