Денис Соболев - Легенды горы Кармель

«Ее зовут Адалет, – объяснял ему Фриц по дороге. – Ты не думай, это не какая-нибудь старая бедуинка, замотанная с ног до головы и верхом на верблюде. Я с ней познакомился в Немецкой слободе на приеме». «Ага, – ответил Визенгрунд, – а я удивился, что ты собираешься ей написать. Все-таки гадалка». «Она была женой одного крупного оттоманского чиновника, который то ли умер, то ли его задушили, – без остановки продолжал говорить Фриц. – Говорят, у него были плохие отношения с младотурками. Все говорят, что она очень странная. Хотя мне так не показалось. И хотя ты и считаешь, что я про всех все знаю, почему она здесь осталась, я не знаю. В теории после смерти мужа она должна была вернуться в Стамбул к родственникам. У нее там семья. А она осталась здесь, в Хайфе, и вот живет одна с двумя или тремя слугами, да еще гадает. Может, она этим зарабатывает. Честно говоря, я бы и сам был не против познакомиться с ней поближе, все-таки настоящая гадалка, может, как этнограф узнаю что-нибудь новое, но не могу же я в одиночку заявиться к одиноко живущей мусульманской женщине, даже если она и ходит на приемы». Они подошли к высокому дому и поднялись на второй этаж. За долгое время отшельничества Визенгрунд успел отвыкнуть от двусмысленных и неясных ситуаций и неловко сжимал шляпу в руке. Служанка провела их через длинную анфиладу почти пустых комнат в маленькую гостиную; они сели недалеко от окна за плетеный столик, окруженный венскими стульями. Навстречу им вышла высокая молодая женщина с удивительно равнодушным лицом. Они встали.

У женщины была неожиданно светлая кожа и темные глаза, которые она держала постоянно опущенными. Она села на другом конце комнаты, жестом предложила им тоже сесть. Потом на секунду подняла глаза и взглянула на них сосредоточенным пронзительным взглядом. Визенгрунд поперхнулся и смял шляпу почти в комок. «Это мой друг, – сказал Фриц, – профессор физики доктор Генрих Визенгрунд. Он, вероятно, самый талантливый человек, с которым я знаком. У него немыслимое количество научных регалий. И, как мы все, он чрезвычайно интересуется будущим». «Что бы вы хотели знать о будущем, профессор Визенгрунд?» – с легкой улыбкой спросила эта странная женщина. «Все, что вы захотите мне рассказать, – ответил он пересохшими губами. – Или, может быть, ничего. Тогда я буду думать, что уже все знаю». «Не обращайте на него внимания, дорогая фрау, – сказал Нойштадт, вальяжно откидываясь на спинку стула, – Генрих склонен изъясняться загадками. Но если вам не составит труда, расскажите нам, пожалуйста, как вы это делаете. Меня всегда восхищали женщины вашего склада ума». Гадалка позвала слуг, которые принесли им кофе и сигары, и так же – не поднимая глаз – стала рассказывать о гадании по кофе и цветам, дождю и картам, цвету неба и любовным снам, вкусу слез и запаху крови. «Но проще всего, – сказала она, – гадать по будущему, которого нет и уже не может быть. Нет ничего проще, чем гадать по несбывшемуся». Фриц был в полном восторге и продолжал без перерыва тарахтеть всю обратную дорогу. У Визенгрунда же было такое чувство, как будто ему в сердце воткнули нож и продолжают этот нож медленно поворачивать. Он принял две таблетки снотворного. В ту же ночь ему приснился сон. Во сне он был совсем ребенком и еще неловкими детскими руками учился выводить буквы по прописям. Чернила капали на листы, расплываясь бесформенными кляксами. Но он упрямо заглядывал в книгу и переписывал букву за буквой, слово за словом. «Дуб – дерево, – писал он. – Роза – цветок. Олень – животное. Воробей – птица. Европа – наша родина. Смерть неизбежна». На этом месте Визенгрунд проснулся и уже больше не смог уснуть. Он слышал шелест за стеной, шаги на улице, шуршание ветра.

На следующий день он впервые не пошел проверять сохранность своих будущих лабораторий в опустевшем здании и пешком отправился в Немецкую слободу. Ровный ряд двухэтажных домов, выстроенных в середине девятнадцатого века из крупного камня – с каменными балконами, аккуратными садами и пышными виноградниками, – наводил на светлые, немного сентиментальные мысли. Зайдя в гости к одному из своих давних знакомых, Визенгрунд встретил там большое и довольно пестрое общество. Здесь были и протестанты-«темплеры» – из числа исконных жителей слободы, – и коллеги по строительству политехнического института, и чиновники оттоманской администрации в фесках, начальник железнодорожной станции, несколько офицеров, инженер, молодой агроном и даже два сотрудника «еврейского агентства». Все они пили кофе и громко спорили. Казалось, что летняя кампания принесла новые надежды. Поражение на Марне сменилось наступлением, пала Варшава, после разгрома под Саракамышем руководитель младотурок Энвер-паша отошел от непосредственного военного командования. Много надежд возлагали на нового командующего турецкой армией, генерала Отто Лимана фон Зандерса-пашу; рассказывали о легендарных турецких кораблях – линкоре «Гебен» и крейсере «Бреслау», державших в страхе весь российский черноморский флот. К лету стало ясно, что – вопреки всем вероятностям и страхам – массированное английское наступление в Галиполи забуксовало; потери англичан были огромны. Наконец, несмотря на то что арабские банды продолжали нападать на железную дорогу Стамбул – Багдад, положение в Месопотамии тоже стабилизировалось. После отступления из Синая новый начальник штаба турецкой армии в Палестине Кресс фон Крессенштайн произвел перегруппировку войск, а Джемаль-паша был практически полностью отстранен от оперативного руководства. В результате и на линии фронта в Газе, и в иерусалимских штабах армия производила чрезвычайно благоприятное впечатление. Все говорили о том, что поражения прошлого года больше не повторятся и следующая военная кампания будет выглядеть совершенно иначе. Начальник станции даже сказал, что турецкий Танненберг уже близко. Чиновники оттоманской администрации одобрительно закивали.