Денис Соболев - Легенды горы Кармель

Тем временем кончилось лето, спала жара, наступила осень. Визенгрунд все так же приходил к Адалет, и она все так же садилась на другом конце комнаты и все так же не опускала глаз. Когда он, забывшись, пытался подойти к ней ближе, она с раздражением вставала, как бы выстраивая между ним и собой непреодолимую стену, потом грустно улыбалась, неловко закуривала обычную сигарету – как могла бы закурить любая европейская женщина – и заговаривала о чем-нибудь столь же случайном, сколь и вечном. Они говорили о цвете неба и моря, о старых немецких стихах, ширине рельс и техниках каменной кладки, о коррупции оттоманской администрации, бедуинских стоянках и еврейских переселенцах. Неправдоподобно светлая кожа этой удивительной женщины чуть светилась при слабом искусственном свете. А еще все чаще они молчали; Визенгрунд опускал голову и тер виски и чувствовал накатывающую волну бессмысленного удушающего счастья. Возвращаясь домой, он спрашивал себя, что же еще он мог бы ждать от мусульманской женщины, сколь угодно образованной и вестернизированной, и отвечал себе, что – разумеется – ничего. Он думал о том, что даже ради этих разговоров и этого молчания она уже подвергает себя опасности, вероятно, значительной. И тогда его охватывал страх за нее и острое чувство стыда. Несколько раз он пытался дать себе слово больше к ней не приходить, но понимал, что это больше того, что он может пообещать. Тогда он говорил себе: «Ведь ничего плохого с ней не произошло», и раз за разом повторял, что, наверное, преувеличивает степень возможной опасности.

Иногда он видел ее на званых вечерах – пару раз в городе, но чаще в Немецкой слободе. На таких вечерах она почти никогда не поднимала глаз, хоть и была предельно любезна и говорила: «Добрый вечер, профессор Визенгрунд, я очень рада вас видеть». Но однажды сквозь открытые двери гостиной он вышел в сад, опутанный виноградом. Адалет стояла в темноте в дальнем конце сада и смотрела куда-то в небо. Звезды были хоть и высокими, но яркими; и даже огни дома – и широкое свечение открытых дверей гостиной – не были способны их погасить. Когда Адалет увидела его, на ее лице проступила вспышка паники, потом погасла. На следующий вечер она попросила его к ней больше не подходить. «Люди склонны думать, – сказала она, – что бывают моменты, когда человек беззащитен перед своими чувствами. Даже если это не так, не надо укреплять их в этом убеждении». «Возможно, это значит, – ответил Визенгрунд, – что в каком-то смысле они все еще верят в существование любви». «Нет, – ответила Адалет без промедления, – они верят в сплетни». Но потом все же задумалась. «Наверное, любовь, – сказал она, – это как раз не состояние уверенности и желания, но мгновение беззащитности». Визенгрунд кивнул. «Но не только, – добавил он, – еще, например, этот зеленый нависающий над нами склон Кармеля, который не виден в темноте, и понимание». Адалет кивнула в ответ, но ее глаза – как никогда – горели тем разрушительным пламенем, которое он когда-то принял за равнодушие. «Никогда так больше не поступайте, – сказал она, – я могу вас не так понять, и для меня это будет оскорбительным».

Иногда она спрашивала его о тех местах, которые ему снились: требовала точных названий улиц, выясняла, как звали его няню или владельца бакалейной лавки напротив дома. Визенгрунд же рассказывал ей о сером балтийском небе, о голубых водах Рейна, о высоких горах, лесных склонах и снежных полях, о странностях французов Лотарингии и поляков Силезии. Ему хотелось поразить ее воображение. Но она смеялась и рассказывала о снегах Анатолии и горах Киликии, водах Мраморного моря и Золотого Рога, о голубых полноводных реках и лесных склонах, об армянах, курдах, месопотамских огнепоклонниках и понтийских греках. И как-то так получалось, что в ее снах было все то же самое, что и в его – за исключением, разумеется, серого балтийского неба. Тогда, перед тем как уснуть, он стал вспоминать средневековые бестиарии, которые когда-то рассматривал в университетской библиотеке. В такие ночи ему снились трехголовые троглодиты, скиоподы, сирены Сицилии и люди с гигантскими ушами, о которых писал Гонорий Августодунский. Ложась спать, они накрывались своими ушами, а когда бежали, их уши так дрожали на ветру, что казалось, будто они летят. После таких снов Адалет встречала его смехом, и ее чашка ударялась о стол с легким звоном. И только к жестоким человекообразным бабуинам, о которых Визенгрунд когда-то прочитал у Дитмара из Мерсебурга, она была беспощадна. «Они отвратительны, – говорила Адалет, – они отвратительнее всего на свете. Доктор Визенгрунд, вам следует изгнать их из своих снов». Он мрачнел и на несколько секунд поворачивался к зашторенному окну.