Денис Соболев - Легенды горы Кармель

Он рассмеялся, и его собеседник рассмеялся тоже – но все еще как-то неестественно, сипло и напряженно. «И как же, по-вашему, я умер?» – спросил Харрингтон, мысленно сокрушаясь о том, что вокруг нет никого, кто бы в достаточной степени обладал добрым английским юмором и с кем бы он мог разделить комичность ситуации. «Вы пропали, – ответил его знакомый. – Вы же сами сейчас это сказали. Вас даже отпели. Но еще говорили, что на вас упал камень на стройке и управляющий работами, стремясь избежать скандала, тайно вывез тело». «Какая ерунда, – сказал Харрингтон. – Ну теперь вы, надеюсь, видите, что я жив-живехонек, хоть и несколько устал от одиноких размышлений». Его знакомый кивнул и протянул ему руку; рука была холодной и чуть подрагивала. «Как и полагается духу», – подумал Харрингтон с легкой насмешкой. Они некоторое время поболтали и разошлись – каждый своей дорогой; теперь его знакомый наконец-то вел себя просто и даже сердечно. Так что, когда он скрылся за углом, Харрингтон вдруг подумал, что был бы рад пригласить его на ужин. Он развернулся, тоже свернул за угол и увидел совсем иное лицо того же человека; оно было почти белым, даже как-то светящимся в темноте вечера, застывшим в гримасе ужаса. Когда Харрингтон его окликнул, его знакомый повернулся и бросился бежать. Несколько похожих эпизодов еще больше озадачили Харрингтона; его знакомые вели себя странно даже для духов.

Впрочем, не то чтобы их поведение расстраивало Харрингтона или даже чрезмерно занимало. Он был погружен в свои мысли о Боге – которые все чаще становились разговорами с Богом – и в свои размышления о добре и зле. А еще его бесконечные разговоры с этой удивительной, такой близкой и знакомой – и таким нелепым образом утраченной – женщиной и его попытки – теперь уже счастливые в своей осознанной безнадежности – ее найти занимали значительную часть его времени. «Небо», – говорила она. «Море», – отвечал Харрингтон. «Ветер», – возражала она, соглашаясь. «Огонь, огонь, огонь», – откликался он. Теперь, когда он был постоянно с ней, все мгновенно и неожиданно понимающей, даже его бесконечные метания между этими двумя таинственными и неизречимыми башнями Хайфы гораздо реже приобретали характер моральной агонии. И все чаще ему казалось, что он идет по тонкому канату, натянутому над мирозданием, оглядываясь на белую и черную башни, размечающие и указывающие путь.

И все же повторяющиеся странности его городской жизни не переставали удивлять Харрингтона. Наконец стремление окружающих его не замечать и их нелепые, наигранные приступы страха сделались невыносимыми. Тогда Харрингтон решил внести некоторую ясность в сложившуюся ситуацию, которая постепенно перестала казаться ему смешной. Однажды вечером, случайно встретив коменданта оттоманского гарнизона, с которым он часто разговаривал после своего приезда в Палестину, Харрингтон подошел к нему и пригласил пообедать вместе на следующий день. Комендант покрылся испариной, повел себя в высшей степени странно, пообещал встретиться, но на следующий день, разумеется, не пришел. Когда, уже не зная, что выбрать – возмущение или обиду, – Харрингтон спросил о нем какого-то другого, незнакомого военного, тот ответил ему, что комендант умер. «Он знал, что умрет, – сказал военный, понизив голос, – потому что вчера он встретил дух строителя этих башен. С тех пор он был как не свой и все ждал, когда дух за ним придет». Так Харрингтон узнал, что на самом деле привидением стал он сам.

Хайфский политехнический институт – впоследствии получивший название «Технион» и ставший одним из наиболее известных технических университетов мира – был основан незадолго до Первой мировой войны. Для него было выстроено большое здание с широкими лестницами и просторными аудиториями в европейском стиле, а перед входом разбит парк. К концу 1913 года основное строительство было закончено. Уже после войны вокруг Техниона появятся новые кварталы, построенные в стиле центрально-европейского конструктивизма, который в Израиле до сих пор называют «баухауз»; в те же времена к еще пустому зданию подступали поля и оливковые рощи. Генрих Визенгрунд был одним из первых ученых, принявших приглашение еще не открывшегося института и приехавших в Палестину, для того чтобы принять участие в его формировании и оснащении оборудованием. Когда Визенгрунд спрашивал себя, почему он так поступил, у него не было однозначного ответа. Германия, уже лихорадочно готовившаяся к войне, остро нуждалась в инженерах, что, в свою очередь, увеличивало число студентов в университетских классах. Так что к тому моменту, когда доктор Визенгрунд начал готовиться к тому, чтобы переехать в дальний угол Оттоманской империи, где до этого он никогда не был, на его столе уже лежало несколько приглашений как из университетов, так и из больших технических компаний. Он ответил на все эти письма, в самых теплых словах поблагодарив за предложение работы и отказавшись в самых однозначных выражениях.