Анастасия Писарева - О чем молчит Биг-Бен

— Ничего себе гигантское, и так на жилой дом похоже…

— А, так вы про соседнее? Это просто дом, а МИ-6 слева, — он любезно улыбается и уходит.

Я перевожу взгляд на легендарное здание. Желтовато-зеленое сооружение напоминает пирамиду, вавилонский зиккурат, вдруг выросший посреди Лондона. В нем как будто нет окон — оно представляется монолитом. Я не могу зацепиться за него взглядом — оно ускользает из моего внимания, пытается покинуть поле зрения, напустить морока, и я, забыв про него, как под гипнозом, снова разглядываю пять жилых башен. Там бы жить!

Арун предлагает снять квартиру именно в этом доме. Комплекс называется Сент-Джордж-Уорф.

Я хотела жить с девочкой, лучше европейкой. Арун — индиец и парень, но времени выбирать больше нет: из апартаментов надо съехать в конце недели. Аренда не дешевая, зато от стекляшки до работы всего двадцать минут пешком: экономия на транспортных расходах. Для Лондона немаловажно. Мы договариваемся встретиться после работы.

Я прихожу на место, закутавшись в пальто, — моросит дождь, воздух обдает прохладой. Арун ждет меня в одном костюме и как будто совсем не мерзнет. Он улыбается так, как может улыбаться только необыкновенно счастливый человек, и я думаю, что, наверное, именно про таких говорят, что они светятся изнутри. Поэтому ему и не холодно. Мы здороваемся приветливо, как будто давно знаем друг друга.

В квартире ничем не пахнет. Никаких вонючих ковров — везде ламинат. Мебели немного, и она выглядит современной. Тепло. За окном — Темза. Минимализм. Ничего лишнего.

Арун выбирает себе комнату побольше — с балконом, отдельной душевой и туалетом. Мне достается поменьше — ванная с туалетом через коридор. «Можно будет каждые несколько месяцев меняться комнатами», — радушно предлагает он. Я удивляюсь. Зачем? Мне все равно. Почти всю мою комнату занимает двуспальная кровать, но все равно места больше, чем в комнате в Пимлико. Повезло.

Мой новый сосед стрясает с агента скидку в шестьсот пятьдесят фунтов. Как он это делает — не знаю, хотя стою тут же рядом и слушаю. Я бы не сумела. На следующий день надо ехать в офис управляющей компании и заключать договор. В выходные можно заезжать.

После лекций и тренингов я присоединяюсь к нашей группе в стеклянном аквариуме. Опаздываю — встреча уже началась. Ксавье стоит у доски и пересказывает новости с клиентской встречи, откуда он только что вернулся. Клиент в Швейцарии. Ксавье ездил туда с Марком.

Он похож на добротного русского парня, с широким лицом и пегими волосами, но, в отличие от соотечественников, очень улыбчив и как-то прыгуч: Фигаро тут, Фигаро там.

Офисная доска исписана цифрами, аббревиатурами и непонятными сокращениями. Говорит он быстро, как будто безостановочно участвует в соревновании по скороговорке. Скорость речи скрадывает его французский акцент.

Он объясняет, почему клиенту больше не нужны инфофайлы 15 и теперь мы должны отправлять ему только инфофайлы 14, какая между ними разница и как отражается на них информация по зарплате. Я слушаю очень внимательно и ничего не понимаю. Удивляет меня лишь степень собственного непонимания. Что такое инфофайлы? Почему четырнадцать и пятнадцать? А все остальные? Неужели знакомая сфера может производить на меня такое же впечатление, какое китайский язык — на впервые увидевшего иероглифы европейца?..

После непродолжительных попыток понять, о чем речь, я бросаю эту затею: нет никакого смысла вникать, как изменились детали, не разобравшись в процессе целиком.

Незаметно рассматриваю новых коллег. Том сидит, уткнувшись в ноутбук. Изредка я ловлю его взгляд из-под очков. Он не выражает ничего. И только на самом дне его глаз мне мерещится необъяснимый антагонизм, запрятанный где-то далеко-далеко. Может, ему обещали должность менеджера, а тут я свалилась на голову ни с того ни с сего — сама менеджер, а значит, возможное препятствие у него на пути?

Три девчонки не сводят глаз с француза. Лицо Эдны сохраняет африканскую непроницаемость. Рика приветливо улыбается. Тереза сказала, что она ничего не понимает, а по лицу и не видно. Палома рассматривает записи на доске, не скрывая скепсиса. Она задает Ксавье вопросы, и он, как в бой, бросается в объяснения. Быстро чертит непонятные схемы и тут же стремительно стирает. Язык его молотит со все возрастающей скоростью. Лицо Паломы кривится все больше, бровь поднимается все выше. Из объяснения ускользают остатки логики. Смыслы путаются. Есть только непередаваемый хаос стираемых и заново написанных цифр в общем гипнозе бесперебойного стрекотания.