Анастасия Писарева - О чем молчит Биг-Бен

— У тебя что-то с лицом, — говорит она ей странным голосом.

Та в ответ смотрит удивленно. И уже все повернулись к Джессике, и Том — он с ней дружит — кивает ей и говорит:

— Да, у тебя что-то с лицом… оно не движется.

— Мне кажется, тебе нужно выйти, — говорит Кейтлин.

Джессика дотрагивается до лица.

— Я ничего не чувствую, — говорит она, но правая часть лица у нее остается неподвижной, а рот словно перекашивает.

— Тебе надо к врачу. Иди, я тебя отпускаю, — говорит Кейтлин.

Джессика встает, начинает собирать бумаги, берет в руки ноутбук, и в этот момент — словно ноутбук оказался слишком тяжелым — она оседает на стул, выпуская бумаги, неловко роняя компьютер обратно на стол, а потом начинает заваливаться на сторону, теряя сознание.

Ее увозит скорая.

Никто не произносит страшное слово «инсульт». Никто вообще не говорит о том, что произошло. Если бы не Дина, я бы ни о чем не узнала. На общей встрече отдела Стив мельком упоминает, что Джессика заболела и в ближайшие несколько недель ее с нами не будет, часть ее работы возьмет на себя Том, а другую часть перепоручат кому-то еще — о чем сообщат дополнительно. Том сидит хмуро. Мне вдруг кажется, что он очень зол, хотя лицо его, как и всегда, неопределенно неподвижно.

Я думаю о Джессике. Наверное, самый закрытый человек во всем отделе. Ее не видно и не слышно. Она приходит на работу рано, садится в самом дальнем углу за перегородкой и начинает обрабатывать файлы. Работа ее исключительно техническая. Цифры, цифры и ничего, кроме цифр. Она ни с кем не общается, никогда ничего не говорит на встречах. В контакте только с Дейвом — делает для него огромные таблицы по налогам — и Томом, потому что их задачи очень похожи. И сами они похожи в их замкнутости и нежелании ни с кем взаимодействовать, кроме своих отчетов. И если Том еще кое-как общается, то Джессика может просидеть весь день, ни сказав никому ни слова. Полная противоположность Марку, Терезе, Ксавье.

Джессика — мой друг. Мой странный друг, с которым мы не общаемся. Она перуанка, но уже много лет живет в Европе и последние лет десять — в Англии. Мы разговаривали с ней, может, раза три за все время ее работы в отделе, и оба раза не о работе. Как-то я пришла обедать позже, чем обычно, и на одиннадцатом этаже почти никого не было. Только вдали я приметила Джессику.

— Можно к тебе? — спросила я. Она кивнула.

И как-то так получилось, что мы разговорились. Я давно не говорила на испанском, еще с института, а тут вдруг представилась такая возможность. Я сама не поверила, что все еще так хорошо могла складывать слова, и она удивлялась этому не меньше моего. Мы поговорили о ее детстве, прошедшем в Лиме, о поездках в Амазонскую сельву и проживании в поселениях местных племен, о лекарственных растениях и китайском массаже.

В другой раз она принесла мне книгу на испанском, которую обещала. И потом как-то мы снова сидели в кафе. Я вернула ей книгу и поделилась впечатлениями от нее.

Я знала, что Джессика очень устает, что офис изматывает ее, что единственное ее спасение — работа с Дейвом: он — буфер между ней и всей группой, и ей самой не надо общаться ни с Терезой, ни с Ксавье. Словно внутри нашего отдела у нее свой маленький мирок, вроде как у тех амазонских племен, о которых она рассказывала, — затерявшихся в нашем большом мире и сумевшим сохранить себя и свой уклад.

И вдруг такое.

И мне становится страшно, но уже не за Джессику, а за себя. Да, от усталости никто не умирал, но помимо смерти есть еще масса всего, что может с тобой приключиться в этой жизни. Совершенно внезапно.

Чтобы справиться с этим осознанием, я беру отпуск на четверг и пятницу. Прихожу к Марку, который в один из редких моментов находится в офисе, и так и говорю ему: что очень устала и мне нужно два дня перерыва.

Я не упоминаю Джессику, не сгущаю краски, но он ничего не спрашивает, просто кивает и говорит: «Хорошо. Только проверь, что у тебя нет срочных задач на эти дни».

Я планирую четыре дня просто сидеть дома, валяться под деревом в парке или гулять. В среду вечером стою дома у открытого окна, глядя вдаль на «Эйфелеву башню». Почему-то много пауков. Они наплели паутин вокруг окон. Особо не мешают, сидят по углам, но все равно — когда я переехала, их не было. Странно осознавать, что вокруг продолжается жизнь, когда в нашем застекленном офисе это совсем неощутимо. Там как будто все время один и то же час и один и тот же день.

Вечер очень теплый, и в ближайшие дни ожидается невиданная для Лондона жара. Повсюду летают крупные жуки — что-то среднее между майским и колорадским. Они передвигаются тяжеловесно и важно. Утром на следующий день один залетает в комнату и тут же умирает. Я ухожу в магазин — нет жука. Возвращаюсь минут через сорок, а он уже умер. Лежит на светлом полу лапками кверху и не шевелится. Меня это шокирует и возмущает: как это так — не успел прилететь и тут же умер! С какой вообще стати?! Решаю избавиться от него, выбросив его тушку за окно. Накрываю его стаканом и подсовываю бумажку, а он вдруг решает ожить, шевелит лапками. Когда я его отпускаю на волю, то сначала он безвольно падает, а потом подхватывается и летит. Бодро так! Я радуюсь этой мелочи: и тому, что жук реанимировался, и что он сделал это за пределами моего дома.