Андрей Шляхов - Ошибка доктора Данилова

— Если ты — идеалист и романтик, то я — балерина! — рассмеялась Елена.

— А что тут такого? — удивился Данилов. — Если бы ты хотела блистать на сценах больших и малых академических театров…

— Не в моем возрасте и не с моей комплекцией! — перебила Елена. — Ты ври, да знай меру, а то вместо комплимента получается издевка.

— Отнюдь! — сказал Данилов предельно серьезным тоном. — Екатерина Гельцер в последний раз вышла на сцену в шестьдесят восемь лет. Тебе до этого рубежа, как ползком до Китая. И комплекция у нее была нормальная, вроде твоей, радующая глаз, а не какая-то селедочная. Это уже после придумали, что балеринам непременно нужно иметь алиментарную дистрофию. [41] Алиментарной дистрофией называется болезненное состояние, возникающее в результате длительного неполноценного питания, приводящего к общему истощению организма.

— Постой-ка, Данилов… — вдруг озаботилась Елена, пропустив комплимент мимо ушей. — Но разве тебе, как эксперту можно…

— Я уже не эксперт, — успокоил Данилов. — Позвонил судье, сказал, что хотел бы отыграть все назад, завез ей по пути домой заявление с отказом от исполнения функций эксперта и теперь полностью свободен от всех обязательств, налагаемых пятьдесят седьмой статьей Уголовно-процессуального кодекса. Правда, мне ничего не заплатят за участие в двух заседаниях и изучение материалов дела, но мы это как-нибудь переживем. Я уже врубил режим жесткой экономии — хотел купить к чаю чего-нибудь вкусного, но удержался. Еще три-четыре подавленных порыва — и я отобью то, что потерял.

— Можешь и разом отбить, если представишь, что хотел побаловать нас черной икрой, — посоветовала Елена.

— Играть надо честно, тем более — с самим собой, — возразил Данилов. — Дело не в цене, а в том, что никто из нас икру не любит. А вот тортик — другое дело. Так что буду отбивать постепенно.

— Кстати, а что тебе сказала судья? — поинтересовалась Елена. — Наверное, дезертиром обозвала?

— Нет, — усмехнулся Данилов. — В кра-а-айне вежливой форме дала мне понять, что от моего участия в деле не было никакого толку, потому что на самый главный вопрос я ответа не дал. Наверное, она решила, что я идиот, у которого на неделе не семь, а все десять пятниц.

— Без тебя они Сапрошина точно засудят! — констатировала Елена.

— Это еще бабушка надвое сказала, — нахмурился Данилов, — а потом приговор можно пересмотреть, а то и вовсе отменить. Но вообще-то…

Данилов оборвал себя на полуслове и махнул рукой — эх, да что тут говорить.

— Ты же знаешь, как я ненавижу недомолвки! — напомнила Елена. — Начал, так договаривай!

— Посмотришь на всю эту… м-м… кутерьму — и страшно становится подходить к пациенту, — Данилов невесело усмехнулся. — Я никогда не идеализировал реальность, и ты это прекрасно знаешь, но всегда верил в то, что в любой ситуации смогу доказать свою правоту, если буду в ней уверен. И Сапрошин, наверное, тоже в это верил и продолжает верить… Жаль, конечно, что присяжным у нас дают рассматривать только тяжкие преступления. Мне кажется, что шесть человек, далеких от юриспруденции, разобрались бы в деле Сапрошина гораздо лучше, чем судья.

— Почему?

— У присяжных есть одно огромное достоинство — они могут позволить себе быть справедливыми, поскольку их решения никак не отражаются на их карьерах.

— И решения следователей-непрофессионалов тоже не отражаются на их карьерах, — Елена заговорщицки подмигнула Данилову.

— Я не следователь, мне за медицину обидно, — сказал Данилов, старательно подражая голосу артиста Луспекаева, сыгравшему прапорщика Верещагина в «Белом солнце пустыни». — И вообще мне поручили участвовать в разработке грандиозного по своей значимости плана по перепрофилированию больницы имени Филомафитского…

— Кстати, а кто такой этот Филомафитский? — спросила Елена. — Ты знаешь или у Гугла спросить?

— Физиолог, живший в первой половине девятнадцатого века, — просветил Данилов. — А также и анестезиолог. Вместе с Пироговым разработал метод внутривенного наркоза и изучал влияние паров эфира на организм. Короче говоря — наш человек. Правда, к сто восьмой больнице он никакого отношения не имел.

— Можно подумать, что Вересаев имел какое-то отношение к восемьдесят первой больнице! — фыркнула Елена. — А хирург Мухин, живший в одно время с Филомафитским — к семидесятой! Раз уж пошла мода вешать вместо номеров имена — взяли первое попавшееся. Хорошо еще, что наших подстанций это дурацкое поветрие не коснулось! Вот было бы путаницы!