Рейчел Каск - Транзит

Элоиз вернулась и села, разглаживая платье. Она наклонилась ко мне через стол, чтобы тайком прошептать:

– Ты когда-нибудь замечала, каким деспотичным он становится, когда речь заходит о еде? Он, несомненно, француз. На днях мы были в ресторане, и он заставил Анжелику съесть улитку.

Анжелика была дочерью Лоуренса.

– Бедная девочка была как Жанна д’Арк на костре, – сказала Элоиз. – Джейки и Бен вытаращили на нее глаза. Они уже думали, что будут следующими. Джейки ест только сладкое, – добавила она. – А Бен в основном ест только еду белого цвета. Они еще несколько часов не подходили к ней после этого. Они говорили, что чувствуют запах у нее изо рта.

Она быстро оглянулась и потом наклонилась еще ближе ко мне.

– Он так злится, когда я даю им то, что они хотят, – прошептала она. – Его приводит в ужас отсутствие дисциплины. Джейки еще и не спит, – сказала она. – Он приходит к нам в спальню четыре или пять раз за ночь, и Лоуренс не разрешает ему ложиться в нашу кровать. Он этого не одобряет. Проблема в том, – сказала она, – что Джейки привык засыпать со мной в одной кровати. Но теперь мне приходится просыпаться и спускаться с ним вниз посреди ночи.

Я спросила, что они потом делают вместе в такой час.

– Мы смотрим телевизор, – сказала она. – Дело в том, – она наклонилась еще ближе ко мне, – что Сьюзи была очень организованной. Она знала всё из книг о воспитании. У них была целая библиотека. Каждый раз, когда ребенок выкидывал что-то новенькое, она шла и смотрела, что говорится об этом в книге. Некоторые советы, – добавила она, – были довольно-таки викторианскими.

Я вспомнила, как однажды навещала Сьюзи и Лоуренса и, зайдя в дом, обнаружила трех- или четырехлетнюю Анжелику сидящей в одиночестве на нижней ступеньке лестницы. Это ступенька для непослушных, сказала она. Когда я уходила, она всё еще была там.

– Я говорю Лоуренсу: дорогой, нам просто нужно любить их. – Глаза Элоиз повлажнели. – Ведь это правда, не так ли? Детям просто нужна наша любовь.

Я сказала, что не знаю. Для таких, как Лоуренс, подобная любовь неотличима от самопожертвования.

– Я думаю, люди боятся, – сказала Элоиз, – боятся своих собственных детей.

Если это правда, сказала я, то это потому, что они видят в детях целый список своих неудач и проступков.

– А ты не боишься? – спросила она, пристально посмотрев на меня.

Я вдруг начала рассказывать ей историю о том, как однажды осталась дома одна со своими сыновьями. Была зима; стемнело уже после полудня, и мальчики становились неугомонными. Их отца не было, он возвращался из какой-то поездки. Мы ждали его дома. Я вспомнила ощущение напряжения в комнате, которое, казалось, было связано с неопределенностью ситуации, с тем фактом, что мы находились в ожидании. Мальчики всё время спрашивали, когда он вернется, и я тоже периодически поглядывала на часы, с нетерпением ожидая, когда пройдет время. Хотя я знала, что с его приездом ничего не изменится и ничего важного не произойдет. Просто из-за его отсутствия что-то истончалось до такой степени, что могло надломиться, и это было что-то связанное с верой: будто наша способность верить в себя, в наш дом, в нашу семью и в то, кто мы есть, в то, кем мы сами себя считаем, так сильно изнашивалась, что могла окончательно разойтись по швам. Я помню сдавливающее чувство реальности, проступавшее во всех вещах, словно секрет, который я мучительно пыталась сохранить. Я поняла, что не хочу находиться там, в той комнате. Я хотела прогуляться по полям в темноте, или пойти в город с его суетой и блеском, или оказаться где угодно, где необходимость ожидания не лежала бы на мне грудой металла. Я хотела быть свободной. Мальчики начали ругаться и драться, как они это обычно делали. И это тоже сразу показалось формой, которую можно разбить, за пределы которой можно внезапно вырваться одним скачком. Мы были на кухне, и я пыталась приготовить им что-нибудь поесть за длинной каменной стойкой. Мальчики сидели на высоких стульях в другой стороне. Младший сын донимал старшего, упрашивая его с ним поиграть, а старший всё больше и больше раздражался. Я остановилась, собираясь вмешаться в их ссору, и вдруг увидела, как старший сын взял в руки голову младшего и ударил его о стол. Младший упал на пол, по всей видимости потеряв сознание, и старший оставил его лежать там и убежал. Эта демонстрация жестокости, подобной которой никогда еще не было в нашем доме, не просто потрясла меня – она также претворила в жизнь то, что я уже знала, и я решила, что мои дети действовали под воздействием этого знания, они будто были вынуждены совершить что-то, что сами не осознавали и не понимали. Это случилось за год до того, как их отец съехал из дома, но если мне нужно было бы отметить во времени точку, когда наш брак распался, это случилось бы именно тогда, темным вечером в кухне, когда его даже не было рядом.