Рейчел Каск - Транзит

Он провел нас через вход, занавешенный черной тканью, в закулисье импровизированной сцены. Оттуда было слышно бормотание из зала. Сзади сцена представляла собой конструкцию из досок и строительных каркасов, но спереди она была гладкой, белой и хорошо освещенной. Четыре стула располагались вокруг микрофонов так, чтобы было удобнее вести дискуссию. Рядом с каждым из них находился маленький столик, на котором стояли стакан и бутылка воды. Мы вышли на сцену, и аудитория затихла. Свет в зале становился всё более тусклым, так что вскоре лица людей погрузились в темноту, а на сцене, казалось, стало еще светлее.

– Мы по адресу пришли? – спросил Джулиан, обращаясь в темноту и оглядываясь по сторонам в притворном замешательстве. – Мы ищем, где проходит конкурс мокрых маек. Нам сказали, это здесь.

Публика рассмеялась. Джулиан встряхнул пиджак и снова надел его, скорчив недовольное лицо.

– Обещаю вам, мокрые авторы гораздо лучше сухих, – добавил он поверх второй волны смеха.

В темноте было слышно, как зрители поудобнее устраиваются на местах.

Джулиан занял первый стул, а Луи сел рядом с ним. Затем место занял модератор, и я села последней. Модератор смеялся над репликами Джулиана вместе со всеми, закинув ногу на ногу; его невыразительные глаза рассматривали интерьер шатра. Он открыл блокнот и положил его на колени. Я увидела, что на странице что-то написано. Луи слушал Джулиана, немного обнажив свои коричневые зубы.

– Люди говорят, что иногда я бываю слишком нахальным, – сказал Джулиан зрителям. – Я не всегда понимаю, когда веду себя так, и окружающим приходится мне об этом сообщать. Некоторые писатели прикидываются застенчивыми, но не я. Вы хотите смотреть на тихих писателей, на терзаемые души, на художников, на тех, кто говорит, что ненавидит всё это внимание к себе. На таких, как Луи, – сказал он, и публика рассмеялась. Луи тоже рассмеялся, обнажая зубы еще сильнее, его бледно-голубые глаза с желтоватыми белками следили за лицом Джулиана. – Луи из тех, кто утверждает, что им действительно нравится писательство как процесс, – сказал Джулиан. – Он как те люди, которые говорят, что любили ходить в школу. Я же ненавижу писать. Мне приходится заставлять кого-то массировать мне плечи, держать на коленях грелку. Я делаю это только ради внимания, которое смогу получить после, – я, как собака, жду угощения.

Модератор посматривал на свои записи с выученным равнодушием. Было очевидно, что он упустил свою возможность вступить. Дискуссия набирала обороты самостоятельно, как поезд, ушедший без него. Вода стекала по моим волосам за воротник пальто.

Все писатели, продолжил Джулиан, ищут внимания: зачем еще мы бы сидели здесь на сцене? Дело в том, сказал он, что нам не хватило внимания в детстве, и теперь наши родители расплачиваются за это. Любой писатель, который отрицает в себе инфантильное желание мести, по его мнению, просто лжец. Писательство – это способ восстановить справедливость. Чтобы найти этому подтверждение, нужно всего лишь посмотреть на людей, которые по каким-то причинам опасаются твоей честности.

– Когда я рассказал маме, что написал книгу, – сказал он, – первым делом она ответила: «Ты всегда был трудным ребенком».

Публика рассмеялась.

Долгое время она не хотела ее обсуждать: ей казалось, будто он что-то у нее украл – не столько сами факты их совместной истории, сколько возможность распоряжаться ими.

– У родителей часто возникают с этим проблемы, – сказал он. – У них был ребенок, к которому они относились как к молчаливому свидетелю их жизни, но ребенок вырос и начал разбалтывать их секреты всем подряд, и им это не нравится. Я бы сказал им: завели бы лучше себе собаку. Вы завели ребенка, когда в действительности вам была нужна только собака, живое существо, которое будет любить вас и подчиняться вам, но никогда и слова не скажет, потому что, независимо от того, как вы с ней обращаетесь, она никогда не сможет вам ответить. Мне становится жарко, – добавил он, обмахивая лицо. – Даже моя одежда уже высохла.

Детство он провел – в случае если кто-то посмел явиться сюда, не прочитав его книгу, – на севере, в деревне, о которой не пишут в туристических путеводителях и которая не вошла в анналы истории, хотя наверняка множество упоминаний о ней можно найти в официальных бумагах местных социальных служб. Она по-современному бедна, все живут на социальные выплаты, растолстев от скуки и дешевой еды, и главный член каждой семьи – телевизор. Продолжительность жизни мужчин в этой части страны составляет около пятидесяти лет.