Кон Джиён - Суровое испытание

В ответ судья завопил:

— Я требую тишины!

И двое приставов удалили пастора из зала.

Со Юджин вновь посмотрела на возвышение, где восседал судья. Малорослый и на вид довольно хилый, он с непроницаемым лицом схватил микрофон и окинул публику грозным взглядом.

— Переводчик обвиняемого Пак Бохёна находится здесь, чтобы переводить представителям суда. Остальным перевод не требуется. Любой, кто проявит неуважение к суду, без всякого снисхождения ответит по закону.

В это время поднялся один глухой и, пока его не вывели судебные приставы, успел сказать:

— Мы тоже граждане Республики Корея. И у нас тоже есть право присутствовать на судебном заседании. Вы несколько раз призывали к тишине, но мы не могли этого услышать, так что вы не имеете никакого права меня задерживать. Разве я не прав?

Отовсюду послышались смех и негромкие аплодисменты. Судебное слушание, не успев начаться, было приостановлено. Журналисты застрочили в своих сотовых и ноутбуках, описывая суматоху. Даже судебным исполнителям стало ясно, что происшествие наделает много шуму и по головке их не погладят.

Пастор Чхве Ёхан сидел на дальней скамейке во дворе суда. Погрузившись в свои мысли, он глядел в небесную высь, но, услышав шаги Со Юджин, тут же проворно расправил плечи и тихонько кашлянул.

— А кто-то сказал, что он не закоснелый консерватор, — шутливым тоном поддела Со Юджин, напомнив его собственные слова о судье.

— Так и есть. Будь он закоренелым консерватором, арестовал бы меня прямо в зале суда, обвинив в учинении беспорядков, — усмехнулся пастор и продолжил: — Даже подумать не мог, что процесс пойдет без переводчика. Но разве я сказал что-то, что противоречит здравому смыслу?.. Надо же так опростоволоситься с самого начала.

Убирая волосы за уши, Со Юджин проворчала:

— То-то и оно, пастор! Ох уж этот здравый смысл… Самый здравый-прездравый…

Заседание возобновилось с заявления судьи:

— Для беспрепятственного проведения слушаний судебные исполнители приняли решение временно назначить переводчика. Подсудимый, продолжайте!

Ли Гансок вновь поднялся с места.

— Меня лихорадит, ведь это немыслимо — такое бесчестие. Я размышлял, почему на мою долю выпали такие мучения. Все это послужило поводом оглянуться на всю свою жизнь через призму Бога и моих почтенных предков. Наш многоуважаемый батюшка Ли Джунбом под псевдонимом Пэсан…

— Да-да, пятьдесят лет назад ваш достопочтимый батюшка основал интернат… Можете переходить к следующему пункту…

В помещении суда стояла невероятная духота, и судья, видимо, уже успел притомиться, отчего был несколько раздражен. То там, то здесь послышались смешки. Но в целом публика присмирела.

Было видно, как ссутулился Ли Гансок, получив от судьи нагоняй за словоблудие.

— Хорошо, ваша честь, я понял. Так вот, наш многоуважаемый батюшка Ли Джунбом под псевдонимом Пэсан из сострадания к глухим детям пятьдесят лет назад основал интернат «Чаэ», пожертвовав без остатка всем своим состоянием, а мы, я и мой брат, росли и мужали в стенах этого учреждения…

Судья посмотрел на него с нескрываемым презрением и, склонив голову, почесал в затылке. Ли Гансок, прервавшись на середине, не мог продолжить и начал сызнова, словно твердил таблицу умножения.

— Я всегда буду помнить наказ нашего отца, который наставлял нас, сопливых мальцов, жалеть бедных, несчастных детей. И если наше стремление окружить детей еще большей заботой — повкуснее накормить и получше выучить — считается преступлением, то я приму любое наказание. Ежели рука, протянутая навстречу истосковавшимся по ласке детям, именуется сексуальным домогательством, а желание потрепать по голове ребенка зовется сексуальным насилием, то, разумеется, я и мой брат должны быть наказаны. Но все это — бессовестная ложь, придуманная левыми и частью молодых преподавателей левого толка, недовольных нашим попечительским фондом! Обуреваемые жаждой власти и желанием проглотить фонд целиком и полностью, они забивают мозги бедным детям-инвалидам, науськивают их. Ваша честь, я хотел бы подать ответный иск. Но, как духовный попечитель несчастных детей и как верный христианин, не стану учинять расправу. Но позвольте мне зачитать следующие строки, которые припомнились мне, пока я сидел в заточении, и которые часто декламировал наш отец: