Василий Ворон - Две столицы России. Сборник эссе и рассказов

– Да куда ж мне его? Что я с ним делать буду? По собакам у нас всегда ты был старшой, а я что?

И будто бы отвечает ей Митя: «А теперь ты за нас обоих будешь, мать».

Вздохнула Марковна, но назад повернула. Отыскала щенка, взяла на руки да и понесла домой. Щенок тыкался мордой в ее кофту, на что она сердито отвечала:

– Нету у меня титек, не твоя я мать. И куда только эта сука подевалась?

Дома Марковна положила старое шерстяное одеяло на то место, которое всегда было собачьим, в кухне, сбоку от холодильника. Из холодильника же достала пакет с молоком, погрела в ковшике на плите, попробовала пальцем. Да и хватилась: как же будет лакать молоко этот сосунок? Ведь ему едва ли месяц минул.

Налила молоко в блюдце, поставила перед щенком. Ткнула мордой:

– Пей, подкидыш!

Щенок намочил морду, но лакать не стал – не умел. Марковна оставила его и пошла в чуланчик, искать бутылку.

Лизу она вскормила без всех этих ненужностей. Молоко у нее было своё, так и выкормила. Однако она помнила, что как-то Лиза приехала в родительский дом погостить со своим первенцем, Андрейкой и бутылочку с соской с собой прихватила. Да и оставила потом, забыла. Так что искать было чего.

Когда Марковна вернулась с находкой в кухню, щенок спал возле пустого блюдца. Вокруг было сухо, стало быть, щенок разобрался сам, как нужно есть новым для него способом.

– Ишь ты, оглоед, – проворчала Марковна и унесла бутылочку с соской обратно.

Вечером щенок сделал лужицу в прихожей.

– Только этого мне не хватало, – Марковна разыскала тряпку, стала прибирать. Недовольство росло. Щенок был ей ни к чему. Управившись с лужей, она отправилась к Паше. Там же, на лестничной клетке она рассказала ему о своей находке и напоследок взмолилась:

– Забери его, Паша! Накой он мне? Митя собачник был, а мне он только в тягость.

– Да мне тоже, вроде, ни к селу, ни к городу он, – почесал затылок Паша.

– Что ж мне делать-то? – Марковна с надеждой смотрела на Пашу. Тот развел руками:

– В поселке все собаководы наперечет. Дай время, Марковна. Подумаю.

Прошел месяц. Щенок рос на глазах, охотно ел не только молоко и лужи делал гораздо больше той, прежней. Да и другого тоже прибавилось. Марковна незлобно ругала его, велела терпеть, стала выводить на двор на старом поводке Лягая. А имя так и не придумала. Так и звала:

– Эй, пошли-ка до ветру!

Или:

– Эй, охламон, не сметь с лапами на постель!

Щенок вытянулся, без устали носился не только дома, но и во дворе, вызывая новое недовольство Марковны. Он тянул поводок, а она ему выговаривала:

– Легче, эй! Ноги-то у меня не молоды…

Вскоре она и вовсе спускала его с поводка, в тайне надеясь, что он убежит и больше не вернётся. Не тут-то было. Лишь только Марковна подходила к дому, пёс был уже рядом, виляя большим лохматым хвостом.

Встречая Пашу, Марковна справлялась, как там дела, нет ли кому интереса забрать её найдёныша. Паша отрицательно крутил головой:

– Никто пока не желает, Марковна. Извини.

Раз в неделю Марковна ходила на кладбище к Мите. Однажды взяла с собой пса с тем расчетом, что кладбище было дальше их обычных прогулок, и вдруг он действительно потерялся бы. Но лохматый нахлебник никак не отставал от Марковны.

– Вот же навязал мне тебя господь! – вздохнула Марковна.

А ночью приснился ей сон.

Видит она свою квартирку, да в ней полно гостей – поминки по Мите справляют. Вот и кутья на столе, и блины поминальные. И чарка на буфете, крытая ломтём черного хлеба у Митиного портрета. Глядит Марковна, а и сам Митя здесь! С Пашей обсуждает что-то, будто бы рыбачьи свои дела-заботы. Обрадовалась Марковна – жив её Митя! Хочет она к нему подойти да поплакаться, как ей было без него тоскливо, да всё как-то не складывается. Вроде дел у Марковны много: то на стол чего-то еще подать, то прибрать опустошенные тарелки. И вдруг звонок в дверь. Будто опоздал кто-то к столу. Марковна открывает, а на пороге строгий милиционер. Да будто в белой форме, никогда Марковной не виданной – и китель белый, и брюки, и фуражка, и даже погоны – и те белые! И подходит чудной милиционер к Мите, да и кладет ему на плечо руку. Мол, пройдемте, гражданин! Марковна спохватывается: куда ж вы его? Как куда? – милиционер удивляется. Не положено ему тут быть. Там его уже ждут. Да где же это его ждут-то? – ахает Марковна. А милиционер этак рукой поводит на дверь – а за ней белый яркий свет, аж глазам больно. Пора! – говорит милиционер и видит Марковна, что это и не милиционер вовсе, а юноша в белых одеждах, вроде бы и крылья ангельские у него сзади виднеются. И кидается Марковна ему в ноги, и умоляет Митю ей оставить. Объясняет, что трудно ей без него, тягостно да тоскливо. Но ангел непреклонен и видит Марковна, что нет уже за столом Мити. Обернулась – и ангела нет. А сидят за столом гости, и на буфете чарка с хлебом. И тут заплакала Марковна. И слёзы льются у нее такие горючие, что аж щёки пылают.