Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

— Скажи, что комбат приказал ему прийти проверить, все ли как надо в ленкомнате. Ебоноть мать, старшину вашего надо бы в замполиты. Вот ты, Ильин, аристократ, аристократ… Парень ты неплохой, только вначале не в ту компанию попал, ну ничего, теперь из тебя Шугуров сделает человека.

Ночь, часов одиннадцать. Я под видом того, что пошел подшивать сегодняшние газеты (счастливая моя обязанность) ; забрался в не запертую приходившим Снетковым канцелярию. Коричневые свежекрашеные двери, красная (бархат) с бахромой скатерть, тусклая лампочка. На столе майора, под стеклом, выцветшие листочки: «Кристаллы мудрости народной».

Жирным шрифтом:

«Скромность — мать великих деяний», — Бальзак.

Устал до безразличия, апатии… Устал.

«Подушка, на которой спит полководец, не должна знать его мыслей», — М. Кутузов. Хорошо полководцу! Он спит, и мысли у него есть, и подушка… У Толстого — глаголы, глаголы, глаголы, глаголы — голова кружит!..

Шорох на лестнице. Я замер, как кролик, ухом нервным поводя.

Дочитался до того, что словно раковины к ушам. Шум, и невозможно сосредоточиться. И еще этот мерзкий холод.

Пойду спать.

28.08.80.

Свежее, солнечное, полное легкой сини утро.

Чертовски хорошо.

Вышел погреться на солнышке и покурить.

Сегодня перед завтраком меня обгавкал командир части за грязные брюки, следом обматерил майора и пошел, рыча, дальше — обход…

Деревья расслабились в нежном ветерке, заблестели листочками-глазенками.

Сю-сю-сю…

Часть опустела (все на объекте) .

Тишина необычайная, лесная, с птичьими посвистами и редкими голосами.

Слышно, как чиркает опавший лист об асфальт: «Ч-чиркс-с-с-с, тк-ткс-с…»

Слепые деревья испуганно щупают воздух.

Ленивая, наглая, жирная, «ползучая» туча навалилась на солнце.

А за ней щуплые мацают. Лазят.

Пошел за письмами.

Рано.

Уселся в траву.

Слушаю беседы дедов.

— Не, ну на гражданке мы-то увидимся, обязательно надо. На моей даче будет банкет… строгий, бля! Лева! Лева-а! Вешайся, бля…

— А?

— А-а-а!

— А мы на Новый год, тоже раз, бля, одну бутылку раздавили в чайной, а потом и в столовой, ездили в Любашино… бля, теток ловили. А я без залетов шел…

— Там на свою жопу приключений поймаешь. А тетки не пили?

— Пили, ну хуль они! Не так же, как мы, ну хряпнули чуть-чуть… Не, ну перепили мы сильно. На двадцать рэ — пять бутылок вина, кошмар. Но я скосил тоже четко: уже нас на губу поднимали… Будят: «Вставай!» Очнулся, б., я, нах, с понтом не пьяный! Эх, надо было смотреть, как песни мы сидели пели! А тетки! Бля! Я там вырубился на лавочке… Такая жизнь… А вот где-то через неделю с этим чаем залетел.

История такова:

Ушли в самоволку — напились, вернулись. Им говорят, что проверял Кадым-красная рожа (начальник отдела) , побежали в столовку к повару, договорились, что были у него, пили чай. Наелись лаврового листа, чтоб запах заглушить. На утро Кадым вызвал, отбрыкались байкой, мол, ночью говорили о жизни, о гражданке. Гущин рассказывал, как у них, когда жара, гоняют чаи. И так, мол, захотелось, что не выдержали и подались в столовку.

Кадым не поверил, но с рук спустил…

— Смотрите — стрекозы! Чего-то они делают?! Рыжие! Во! Распались! Интересно, как это они? Ну вот у нас все понятно, а?

— Рыжие стрекозы?

— Да черт с ними, что рыжие! Интересно, как это они?

Рыжие, и радуга в крылышках играет…

Августовское совокупление.

Солнце! Злое, августовское солнце! Ты уже затеяло свою смертоносную игру…

Деревья забывчивые, беззаботные слепцы. Они радостно шелестят, обволакиваемые тобой. Они протягивают к тебе своих детей, и те благодарно пьют лучи твои. А ты, яростное, наполняешь их… ядом.

О! Злорадное, зачем ты губишь этих зеленых, еще не поживших толком юнцов искушающими своими ласками? Зацелованные тобой, они трупиками сыпятся к нам под сапоги. И наступает осень. Стонут в бессильной тоске опустошенные, осиротевшие и цепляются за последних, дрожащих, самых послушных и робких. Но и этих подстерегают горячие вездесущие губы, и этих сметает чистильщик ветер…

О! Скрупулезный убийца, оставь хоть одного, хоть одного!

Но куда там, не терпит чудес свирепый пес времени… Дотошный до тошноты.

Я курил. Солдатик попросил спички, но я протянул ему сигарету. Он затянулся. Хорошо, что я не полез за спичками, как-то сближает, добрей как-то вот такой прикур. А спички — словно отделяешься.

То же, когда просишь прикурить, а от тебя сигарету вниз и не протянут никогда: нагнись (поклонись) , прикури… унизься. Сразу виден человечишка…