Давид Гроссман - Будь ножом моим [litres]

И если доберешься до этого истока, сумеешь точно понять, кто я сейчас – та, что стоит напротив тебя, немного сутулая, согбенная. Ты так восхищался моим материнским началом, с самой первой минуты ты буквально сосал его из меня, как молоко, и чем больше ты высасывал – тем больше его становилось. И наполняясь им, я все сильнее в нем нуждалась. Я не умела, не пробовала и не осмеливалась поведать себе самой эту историю от начала до конца.

Можешь догадаться, что я испытываю теперь, когда ты знаешь правду, когда тебе известны сухие факты. Но что поделать, Яир, я, вероятно, не самый рациональный человек в том, когда дело доходит до моего несуществующего материнства.

И Дарвин не машет мне из могилы.

Ты прав – очень, очень непросто создать нечто из двух людей».

Но на мой взгляд, в тебе так много материнства! Это не из тех вещей, которые меняются. Это – твоя подлинная сущность, Мириам, я всегда буду чувствовать ее, думая о тебе (меня вдруг осенило – «у Амоса есть ребенок от первого брака». Я никогда не улавливал связи). Не перестаю думать о той минуте в родильном отделении, когда она ощутила в своем теле необратимую поломку, и ты тут же пообещала ей – вы оба пообещали ей, дали такой обет.

И как вы вместе с ним считали до миллиона. До миллиона.

Знаешь, может, и вправду было мгновение во времени и пространстве, доля секунды, в которую ты мог бы стать мной, иной версией меня… Что скажешь? Позволено верить, что есть такое место? Можно попросить такое у твоего Кремля? Нет, не зажигай свет. Свет здесь слишком красный. Пиши в темноте. Твой почерк в последние минуты сильно дрожит. Плачущий почерк. Помнишь, как я обижалась, что ты ни разу не спросил, где прячется моя косточка-луз? Раз за разом я просила тебя разгадать ее тайну, а ты игнорировал мою просьбу (ты обладаешь несомненным даром избегать некоторых вопросов). В конце концов я сдалась, и даже самой себе перестала задавать этот вопрос. И вопрос исчез.

Но сейчас напиши, ради меня:

Я все чаще думаю, что мой луз – это тоска.

А как насчет тебя? В чем твой луз?

Ты правда хочешь услышать? Нет, лучше тебе не знать.

Ты замолкаешь. Вдруг не хочешь, чтобы я писал за тебя. Волшебство рассеялось. Я знаю, о чем ты думаешь, у тебя на лбу написано: «…почему же человек, столь голодный до любви, иссыхающий без ее нектара, человек, чье каждое слово кричит об этом, при этом пичкает себя какими-то заменителями…». Читал, читал. Эта часть была лишней в твоем письме. Давай оставим сейчас эту тему. Жаль все испортить. Не пытайся изменить во мне все, и в особенности этого не отбирай у меня. Ведь, при всех твоих сомнениях, это – точно мой луз.

Не отдаляйся, не бросай ручку, Яир, хоть немного поиграй со мной в эту немыслимую игру, несмотря на то, что спинные мышцы души затекли и ноют нестерпимо. Мне это хорошо знакомо: с тобой мне тоже пришлось вынести почти невыносимое. Но сейчас, когда ты один в комнате, когда ты остался в кромешном одиночестве, – на которое никогда в жизни не осмеливался, – напиши, только для твоих собственных глаз – зачем ты так с собой поступил, почему ты позволяешь посторонним трогать там, где сильнее всего болит?

Довольно. Мне надоело сидеть здесь, как в склепе, и онанировать словами. Ведь так можно не бог весть чего наговорить – эта инфантильная игра тянется уже слишком долго. Два часа ночи, я пишу уже более пяти часов, не останавливаясь, все плывет у меня перед глазами, и мне хочется реального, живого, теплого, извивающегося в моих руках, а вместо этого я занимаюсь самобичеванием, думая о тебе. Мы вновь отправляем меня на казнь! Эти письма я уже не стану тебе отправлять – мы с тобой начинаем говорить на разных языках. Что ты вообще понимаешь в чудесах, подобных этому, – когда совершенно посторонний человек становится вдруг эпицентром всех твоих чувств, мыслей и фантазий. Можешь ли ты понять, что значит пламя, накал страсти между посторонними – именно посторонними – людьми, которым известны все статьи написанного закона отношений, которые отлично понимают, что вслед за ураганом чувств их вновь постигнет одиночество? Одинокая моя, хочешь услышать кое-что? Хочешь узнать, как это на самом деле устроено у всех – у всех без исключения? Что скрывается за всеми этими красивыми словами и туманными взорами?

Значит, вот как это было:

После того, как и ты кончила, мы легли, успокоившись, дыша в такт и мурлыкая, сытые наслаждением, а через пару мгновений я зевнул своим фирменным зевком, предваряющим фразу: «Ну все, пора возвращаться к жизни». А ты, крепко обхватив меня своими сильными руками, сказала: « Не выходи!»