Георгий Демидов - Любовь за колючей проволокой

Все это вранье вызывалось потребностью мечтательной натуры не столько в обмане окружающих, сколько самой себя. Этот самообман становился все нужнее по мере того, как против ее воли в Нинке все больше крепло пугающее чувство реального. Все более смутным и неопределенным делалось ожидание счастья «воровской некупленной любви», о которой пелось в одной популярной блатняцкой песне, и все глубже в сердце Нины, как скользкая и холодная лягушка, вползало сомнение в самом существовании такой любви. Где она, как и достойные настоящие мужчины? В представлении Пролей-Слезу представление о таком мужчине отождествлялось с понятием «настоящего» вора. Но где они, эти рыцари уголовной героики с их бесшабашной удалью, смелостью, безмерной щедростью и готовностью пойти на любой подвиг не только ради любимой женщины, но даже ради просто красивого жеста? Было очень похоже, что все это осталось только в тускнеющем воображении неисправимой мечтательницы да может быть еще в какой-нибудь уцелевшей от старых времен книжке с обтерханными краями.

Говорят, что прежде, еще при царе, такие герои были. Воровские предания еще помнят знаменитых налетчиков, умелых и решительных взломщиков-медвежатников, гениальных жуликов-аферистов. Старые воры говорят, что неплохо им жилось и при НЭПе. Даже Гражданскую войну кое-кто из старых уголовников поминал добром. Тогда, конечно, работать было небезопасно, и чека, и контрразведка, чуть что, могли поставить к стенке. Зато и поживиться во время погромов, взятий городов, бесчисленных бегств, отступлений и наступлений было чем. Воры и налетчики объединялись иногда в целые армии, вроде банды Мишки-Япончика, составлявшей одно время серьезную политическую силу в Одессе. А теперь… Было очень трудно возразить что-нибудь дельное старому, морщинистому менту — начальнику здешней КВЧ, когда тот, собрав вокруг себя блатных, начинает толковать с ними «про жизнь». Про то, например, что воровскому племени в Советском Союзе пришла хана и нет этому племени никакого ходу. Всякий человек в социалистическом государстве находится на строгом учете и жестко прикреплен к месту своей работы и проживания. Свободно мотаться по стране никому не позволено, жить не работая — и подавно. Буржуев в СССР нет. Обворовывать можно либо трудящихся, у которых «в одном кармане вошь на аркане, а в другом — блоха на цепи», либо государство. Но по закону о расхищении народного достояния за кражу килограмма гвоздей со строительства или мешка картошки в колхозе паяют червонец срока… Начальник усиленно советовал всем скокарям, домушникам, ширмачам и щипачам честно «добивать» свой срок и «завязывать», переквалифицировавшись в серых фрайеров. Перспектива была унылая, но возражали начальнику КВЧ только сявки да иногда молодые блатнячки, вроде Пролей-Слезу. Старые воры, такие же седые как и этот начальник, понуро молчали. Что тут скажешь? Что вор-де живет хоть одну неделю в несколько лет, зато как живет! На одном извозчике сам едет, а на двух других за ним его портянки везут… Но ведь даже эти портянки существуют только в воображении желторотых сявок.

Временами Ниной овладевало глубокое уныние. Неужели ее жизнь так и пройдет без встречи хотя бы с одним настоящим мужчиной, похожим на героев воровских легенд? Во всяком случае, здесь, в Галаганных, это невозможно. В лагерях легкого труда, да еще такого, как сельскохозяйственный, где работающих трудно держать под постоянным конвоем, содержатся больше старики, инвалиды, мелкосрочники и всякая мелочь пузатая: незадачливые фармазоны, начинающие скокари, погоревшие на краже лубяных чемоданов с грязным бельем, да чердачные воришки-сявки. На этом фоне к воровскому сословию может причислять себя даже нынешний Нинкин, а в прошлом Розкин хахаль — здешний каптер. До ареста он был колхозным полевым учетчиком, мухлевал за взятки трудоднями. Брал за их приписку с кого десяток яиц, а с кого и курицу. Говорит, жил богато… Хоть бы приврал чего-нибудь… А то: двух кабанов кормил, избу-пятистенок строил… Действительно, серый деревенский штымп без намека на воображение.

Конечно, и теперь еще должны были существовать где-то бандиты-налетчики, крупные воры-рецидивисты и ловкие, знающие великосветское обращение фармазоны, хотя, скорее всего, только в тюрьмах и лагерях. Но в том-то и состояла главная беда, что встретиться с ними, особенно здесь, на Колыме, даже после отбытия срока, женщине было крайне трудно. Серьезных рецидивистов-мужчин содержат в таких лагерях, куда женщин вообще не отправляют. А на ссыльно-поселение бывших заключенных обычно оформляют в те же края, где они отбывали свой срок. Все шло к тому, что мечтавшая о яркой и сильной любви Нина так и завянет, такой любви не вкусив. И выйдя на здешнюю куцую волю, в лучшем случае превратится в «котиху», неработающую жену какого-нибудь мужлана в поселке. Все здесь завидуют одной из лагерных красючек Машке Дам-в-Глаз, которую взял в сожительницы приехавший с Материка агроном. Но не Нина, нет!