Георгий Демидов - Любовь за колючей проволокой

Довольно большой отряд оперативников, человек в тридцать, прибыл с первой же баржей. Пролей-Слезу видела, как они выходили на пирс. Угрюмые мужики в брезентовых плащах с капюшонами и болотных сапогах. Кроме винтовок у некоторых были еще ручные гранаты, подвешенные к поясу. При отряде были две овчарки и два ручных пулемета. Чувство тоскливой безнадежности охватывало при мысли, что все это направлено против двоих усталых и почти безоружных людей. С другой стороны, переправа на тот берег грозного отряда означала, что ее Гена еще жив и бродит где-то там, в далеких дебрях. Может быть, ему и в самом деле удастся уйти от своих преследователей и затеряться на смутно представляемой уже «воле»? Безвестным это не останется. Если легавые настигнут беглых, то они обязательно, живых или мертвых, доставят их сюда в назидание всем заключенным. Таков уж обычай лагеря.

От тоски по любимому человеку, постоянных колебаний между страхом и надеждой Пролей-Слезу извелась, похудела. Ее синие глаза ввалились и как будто выцвели. На лице появились первые морщинки, которые становились особенно заметными, когда Нина приходила в ярость и, по выражению Розки Косой, «бросалась на людей». Она становилась все более истеричной.

Роскошь костров на стоянках Гирей и его товарищ позволяли себе только в первые три дня побега. Но потом погоня, несомненно, уже высланная из Галаганных, могла приблизиться на расстояние, с которого днем можно заметить дым, а ночью огонь от костра.

Погода, как это обычно бывает в это время года на охотскоморских берегах, все более портилась. Ветер дул то с моря, то с суши, и в зависимости от этого то шел холодный дождь, часто с мокрым снегом, то все вокруг заледеневало и мела колючая пурга. Худшей погоды для путешествия в горах нельзя было и придумать. Намокшие ватные штаны и бушлаты беглых тоже часто заледеневали, превращаясь в подобие изделий из лубка, мешавших движению и почти совершенно не гревших.

На стоянках беглецы устраивали себе нечто вроде гнезда из веток и стланика и засыпали, тесно прижавшись друг к другу спинами. Было бы совершенно неверным сказать, что они при этом согревались. Людей в подобных случаях нередко выручает заложенный в них громадный запас первобытной выносливости и терпения. То, что в обычных условиях считается почти нестерпимым, превращается в привычное, как бы нормальное состояние, при всей его мучительности. Все эти способности мобилизуются обычно только перед лицом опасности, и в тем большей степени, чем эта опасность реальнее. Возможность мобилизации зависит, конечно, и от сознательной воли человека, и от его привычки к страданиям. Здесь все эти качества и обстоятельства были налицо.

Только иногда, когда с моря налетал густой туман, беглецы разводили в укромных местах небольшой огонь. В таких случаях они немного подсушивали одежду и засыпали по-настоящему на настиле из веток, положенных на горячую золу. Даже рыбу, которую они ловили в ручьях и речушках с помощью предусмотрительно захваченных с собой рыболовных крючков, приходилось есть большей частью сырой. В таких случаях сильно выручала взятая в достатке соль. Сыроедение без соли не под силу даже сильно изголодавшимся и очень волевым людям. Кое-где, на местах стаявшего снега не совсем еще осыпалась прошлогодняя брусника. Она тоже позволяла беглецам экономить драгоценный провиант.

Гирей и его товарищ держали курс не точно на юг, как полагали их преследователи, а несколько на юго-запад. На это у них была особая причина. Настолько тайная, что Гирей, почти не имевший секретов от своей Нины, ничего ей о ней не сказал. Да и без согласия своих товарищей по побегу он не имел на это права.

Дело заключалось в том, что охотский прокурор, подозревавший их в убийстве охотников из леспромхоза, был прав. Трое беглых выследили, когда эти охотники, хлебнув спирта из своих фляг, уснули. Тогда они их задушили, забрали одежду и оружие, а трупы утопили в реке. Слишком уж соблазнительными были сапоги, брезентовые плащи и великолепные ружья фрайеров. Все это могло особенно пригодиться на том берегу Охоты, до которого оставалось всего несколько километров, считая и ширину реки. Оставалось только сколотить плот на небольшом левобережном притоке Охоты, спуститься по нему до самого устья и ночью — они были уже темные — постараться бесшумно проплыть водный рубеж между Особым районом и остальной территорией Советского Союза. Вот тут-то на след беглых и наткнулись дальстроевские оперативники, шнырявшие по левому берегу Охоты. Все это было известно, кроме того, что уличающие их трофеи бандиты тщательно запрятали, прежде чем сдаться на милость зеленых околышей. Сначала вещи убитых охотников хотели тоже утопить. Но этому воспротивился Чалдон, сын богатого заимщика откуда-то из Сибири. В нем заговорила крестьянская скаредность, и добро спрятали в дупле старой лиственницы. Авось еще сгодится! И оно, действительно, могло очень теперь пригодиться, конечно, при условии, что они его найдут. Правда, захваченные с оружием, да еще отнятым у убитых ими граждан, беглые не могли более рассчитывать на милость не только вохровцев, но и законного суда. Но в любом случае дело шло теперь об игре ва-банк. Особенно при встрече с вохровцами, даже если те захватят их безоружными. Клочка бумаги с актом об оказании сопротивления, если к этому акту будут приложены вещдоки в виде пары ножей, более чем достаточно для формального оправдания физического уничтожения банды. Конечно, в случае обнаружения беглецов наличие у них огнестрельного оружия могло разве только несколько отдалить во всех случаях неизбежный, трагический конец. Но если уж быть предметом охоты для легавых, то лучше в качестве хотя и загнанного, но опасного зверя, чем безоружной дичи. И если уж придется, что наиболее вероятно, играть с ними в последнюю, смертельную игру, так по крайней мере закончить ее вничью. Так рассуждали оба преступника, хотя пути, по которым они пришли к положению опасных изгоев, были у них совсем разными.