Шурд Кёйпер - Бред какой-то! [litres]

Вместо птиц к нам подлетают три мотылька и начинают водить хоровод вокруг моей головы, а потом вокруг Дилана. Бред какой-то.

– Они переносят мед из моего сердца в твое, – говорю я.

– Ну ты даешь, Салли Мо, – говорит Дилан, – хватит уже.

И берет мою руку в свою.

Я хочу остаться здесь, навсегда, здесь, где сейчас сижу, на дюне у моря, в этой истории, здесь я существую, здесь хочу пробыть до самой смерти.

Я говорю:

– Дилан, теперь мы должны будем умереть, ты и я. Мы разбудили друг друга поцелуем, мы наконец-то начали жить, а тот, кто живет, должен умереть – мы попались!

– Это твой первый поцелуй, Салли Мо?

– Да, твой тоже?

Дилан прокашливается, будто готовится отбарабанить целый список девчонок, с которыми целовался, но шепчет только:

– Да.

– Первый поцелуй уже делает нас смертными, Дилан, тут ничего не поделаешь.

– Могла бы и предупредить, Салли Мо.

– Что хуже, Дилан, – спрашиваю я, – что правды нет или что ее невозможно узнать?

– Если правды нет, Салли Мо, то я не знаю, что тогда нужно искать.

– Ну а если ты заранее знаешь, что никогда ее не найдешь?

– Главное – искать. И, кто знает, может быть, я стану первым, кто ее найдет?

– Не сомневаюсь, – говорю я, – ты найдешь.

– Счастливая жизнь, – говорит Дилан, – это когда ты хорошо поискал, заглянул под каждый камень, все повидал, поговорил с животными. И если в конце ты так и не нашел правду, то по крайней мере видел и слышал красоту. А загубленная жизнь – это когда ты с самого начала знал, что правды нет, и даже не пробовал искать.

Дилан способен найти счастье, там, снаружи, он – способен, для этого нужен талант, и у него он есть. Не может же быть так, что нам всем лучше было совсем не рождаться? Должно же быть что-то, ради чего стоит жить? Дилан это найдет и расскажет мне, когда мне исполнится семьдесят четыре и мы снова встретимся.

– Можно я тебя еще раз поцелую, Дилан, перед тем как нам придется расстаться?

– Что ты собираешься дальше делать, Салли Мо?

– Ничего.

– Ничего?

– Отправлюсь красить луну.

– Ничего себе «ничего»!

Он обнимает меня, и я чувствую мед его сердца у него на языке. У себя на языке. Его руки скользят по моему телу. Боже, Дилан, продолжай, пожалуйста, не останавливайся.

И Дилан говорит:

– Салли Мо, какая же ты красивая!

И тут рядом с нами возникаешь ты. У тебя на плече белый кот дедушки Давида, он обвивает твою шею хвостом, чтобы скрыть синяки.

– Счастливо тебе, Дилан!

– И тебе, Салли Мо.

– Передашь всем от меня привет?

– Конечно, передам.

Мы сбегаем по склону дюны, бежим через лес в королевский замок. Там кот спрыгивает с твоего плеча и начинает соскребать с земли мох и хвою. Под ними – дыра.

– За мной, – говорит кот. И прыгает в дыру.

Мы прыгаем следом. Это я кое у кого позаимствовала. Мы катимся с горки, держась за руки, только горки никакой нет. Мы падаем глубже и глубже в непроглядную тьму, пока впереди не вспыхивает огонек. Огонек растет и растет, и мы видим дом дедушки Давида. Дедушка сидит в своем кресле у окна. Ты вынимаешь из-под рубашки медвежонка и забираешься к нему на колени. К дедушке Давиду.

– Вы знакомы? – спрашиваю я.

– Мы подружились в поезде, – говоришь ты.

– С тобой такое бывало, Салли Мо? – спрашивает дедушка Давид. – Сидишь ты в поезде и видишь в окне другой поезд, который едет в ту же сторону? Иногда твой поезд его опережает, иногда наоборот, они то и дело нагоняют друг друга, и каждый раз ты видишь одних и тех же пассажиров. Если смотришь в окно. Но никто не смотрит. А зря, ведь можно придумать что-нибудь интересное – вы же в метре друг от друга! Можно почитать газету женщины, которая сидит в другом поезде. Можно шутить, строить рожи, во что-нибудь поиграть, побеседовать на бумаге: «Все нормально? Нет? А что такое? Ребенок болеет? Ай-ай-ай!» Можно договориться о встрече: «Завтра в полпятого на острове у упавшего дерева? Будем целоваться». Никто этого не делает. Все пялятся в свои телефоны. А я сидел в вагоне, – продолжает дедушка Давид, – и вдруг увидел в соседнем поезде мальчика. Он поднес к окну медвежонка и показал на него. А потом ткнул пальцем в меня и начертил в воздухе вопросительный знак. Я пожал плечами. И вдруг мальчик оказался на сиденье напротив меня.

– Бейтел это умеет, – киваю я. – Для него перейти из одного мира в другой – все равно что открыть дверцу холодильника.

– Мы сидели у окна друг напротив друга, – говорит дедушка Давид. – Бейтел сказал, что медвежонок – король зверей, и спросил, не король ли я людей. Я ответил, что нет, но он мне не поверил.