Шурд Кёйпер - Бред какой-то! [litres]

Нельзя ждать от человека, что он будет проявлять сочувствие или хотя бы понимание к этому позабытому Богом мирозданию, это слишком трудно. Как же я старалась, особенно в последние дни, всех понять и оправдать все, что они делают! Больше не могу. Не хочу, потому что это ни хрена не помогает! Когда меня еще не существовало, я все понимала, а теперь существую – и не понимаю ничего. В собственную жизнь лучше сильно не вмешиваться. Хорошее оказывается плохим, плохое – хорошим, правда оборачивается враньем и наоборот – это ни черта не меняет, и люди продолжают умирать. Знать ничего не возможно, можно только думать.

Хочу читать. Моя голова истосковалась по книгам, взывает к ним. Прожить один день не соврав не вышло. Три месяца еще не истекли. Значит, мне нужно еще один раз испытать возвышенное. Первый раз был тогда с Бейтелом в лесу, когда между деревьями тянулись солнечные лучи и я наполнилась светом или, может, растворилась в нем. Это было так же возвышенно, как тот листок на поверхности бассейна. Второй раз – когда я стояла голая в бункере, чувствовала, что меня видит весь мир и впервые…

Только что звонил Фил:

– Салли Мо, я опоздаю на полчасика, прости: паром задержался. Но я в любом случае буду вовремя, не волнуйся. Ты готова?

– Почти.

– Книгу закончила?

– Почти.

– Послушай…

– Что?

– Ничего.

– Что послушай?

– Ничего, я еду. Привезу ту газету, ну, ты знаешь.

Хватит.

Пора заканчивать.

Ты здесь хозяйка, Салли Мо.

Сосредоточься, закрой глаза и пиши.

Когда я стояла голая в бункере… То было не возвышенное. Сильное ощущение, да, но полная противоположность возвышенному. Я не растворилась в чем-то прекрасном и величественном, а, наоборот, стала видимей некуда. И вместо того, чтобы чувствовать все, я не чувствовала ничего. Тот вечер в кафе, с пианистом, похожим на Шекспира, и тем певцом с его бутербродами, – вот это было возвышенно. То был второй раз. Остался еще один. Доктор Блум не говорил, что возвышенное нужно обязательно испытать в этом его «реальном мире».

Вот оно.

Мы с Диланом сидим на дюне. Идет дождь, но мы положили на песок его куртку и сверху прикрылись моей. Мы делаем вид, что охотимся за сокровищами. Охоту чуть не отменили из-за дождя, но Бейтел ныл и ныл, и организаторы оставили все как есть. Набралось трое участников, двое из которых – мы с Диланом. Наши мамы лежат по палаткам. Одна переписывается, другая перепихивается. Одна с папой Дилана, другая с Бранданом. Моя с Бранданом.

– Когда идет дождь, кажется, что это мертвые с тобой разговаривают, – говорю я. – Ты только послушай: будто великое множество голосов разом шепчет тебе на ухо. Тс-с-с… Нет, показалось. Мне послышалось, что откуда-то доносятся несколько знакомых голосов. В нашем роду смерть – популярное хобби.

– Я умирать не собираюсь, – сказал Дилан.

– Но это невозможно.

– Я так решил.

– Когда?

– Только что. Десять секунд назад. Одиннадцать.

Собственно, мы с Диланом всегда только о смерти и разговаривали, и почти каждый раз, когда мы играли в «что хуже», речь шла о ней. Взрослые уверены, что справляются со смертью лучше, чем дети, но это не так. Я видала одну трехлетнюю девочку, которая танцевала у свежей могилы своего отца. В руке у нее была роза. «Где лежит папина голова?» – спросила она и воткнула розу в землю в том самом месте. Не представляю, чтобы такое проделал взрослый.

Я чувствую, что взрослею, – прямо сейчас, здесь, под курткой, рядом с Диланом, окруженная голосами мертвецов. По-моему, Дилан чувствует то же самое. Мы больше не дети. Ну то есть я-то никогда ребенком и не была, но теперь мне уже необязательно им притворяться. Я смотрю на Дилана и думаю: он такой хрупкий, такой адски хрупкий! Если я захочу поцеловать его в щеку и нечаянно попаду в висок, это может его убить. Но я все-таки решаюсь: прицеливаюсь как можно точнее и целую его в щеку. Дилан замирает на миг, потом поворачивается ко мне, улыбается – возвышенной улыбкой – и прижимает эту улыбку к моим губам. На один миг.

– Мы на земле для того, – говорю я, – чтобы на протяжении одной световой вспышки побыть вместе с другим человеком. Если это удастся, нас вознаграждают.

– Господи, Салли Мо, откуда ты это взяла?

– Сама придумала. Десять секунд назад. Одиннадцать.

– И что же это за вознаграждение?

– Мы рождаемся.

– Понятно.

– Скоро все птицы взлетят со своих ветвей и станут парить над нами крылом к крылу, и на нас никогда больше не упадет ни капли.