Рейчел Каск - Контур

Елена кивнула золотистой головой и, протянув руку через стол, коснулась пальцев Мелеты.

В детстве, продолжила Мелета, она страдала от жутких приступов рвоты. Этот мучительный недуг не проходил несколько лет. Приступы случались в одно и то же время и при одних и тех же обстоятельствах, когда она возвращалась из школы домой, где жила с матерью и отчимом. Естественно, мать очень переживала из-за страданий дочери и видела в них, за отсутствием иной ясной причины, протест против своего образа жизни и против мужчины, которого она привела в дом, мужчины, которого ее единственный ребенок не желал — как будто из принципа — полюбить или хотя бы признать. Каждый день в школе Мелета забывала про рвоту, но, как только приходило время идти домой, она начинала чувствовать приближение нового приступа, эту невесомость, словно земля уходила у нее из-под ног. Перепуганная, она спешила домой, и там, обычно на кухне, где ее ждала мать с полдником, тошнота начинала усиливаться. Ее клали на диван, укрывали одеялом, включали телевизор и рядом ставили таз, и, пока Мелету выворачивало, ее мать и отчим вместе проводили вечер на кухне за разговорами и ужином. Мать водила ее по врачам, психотерапевтам, наконец привела к детскому психоаналитику, и тот посоветовал Мелете начать заниматься музыкой, что очень озадачило взрослых, плативших за прием. Он спросил, хочет ли она научиться играть на каком-то конкретном инструменте, и она сказала, что на трубе. В итоге мать с отчимом неохотно купили ей трубу. Теперь каждый день после школы ее мысли занимала перспектива не провести вечер в рвотных позывах, а дуть в медный инструмент и издавать громкие, грубые звуки. Таким образом она выражала свое презрение к несовершенству человечества и заодно мешала уединенным ужинам матери и отчима на кухне, которые уже не могли быть прежними без нее в роли их жертвы.

— В последнее время, — сказала она, — я иногда достаю трубу из футляра и упражняюсь. В моей-то маленькой квартире. — Она засмеялась. — Мне нравится снова издавать эти грубые звуки.

На обратном пути вниз по склону холма Елена сказала, что ей нужно зайти на площадь Колонаки за мотоциклом. Она предложила подвезти Мелету, поскольку они жили рядом. На нем запросто поместятся двое, и так быстрее всего, сказала она мне. Она так объездила всю Грецию со своей давней подругой Гермионой: они паромом переправлялись на острова, взяв с собой только деньги и купальники, и на мотоцикле доезжали по грунтовым дорогам до пляжей, где больше не было ни души. Гермиона вцеплялась в нее, и вдвоем они преодолели не один крутой склон, ни разу не упав. Теперь она считает эти времена одними из лучших в своей жизни, хотя тогда им казалось, что это прелюдия, период ожидания, как будто настоящая драма еще впереди. Теперь она с Константином, и всё это ушло в прошлое, хотя она сама не знает почему: он бы не стал возражать, если б она отправилась в путешествие с Гермионой, напротив, ему бы это понравилось: современным мужчинам всегда нравится, когда ты демонстрируешь свою независимость от них. Но теперь это была бы просто пародия, сказала она, попытка снова стать теми девчонками, которые носились по грунтовым дорогам, никогда не зная, что их ждет впереди.

Домашним заданием было написать рассказ с участием животного, но выполнили его не все. Кристос накануне вечером пригласил своих одногруппников пойти танцевать линди-хоп; они очень устали и вернулись поздно, но по самому Кристосу это было незаметно. Он сидел, скрестив руки на груди, гордый и полный сил, и разражался взрывами хохота, слушая их впечатления по поводу вчерашнего вечера. Он встал рано, чтобы написать рассказ, сказал он, хотя оказалось не так-то просто привязать животное к выбранной им теме: лицемерие религиозных лидеров и неспособность общественных комментаторов подвергнуть их справедливой критике. Как могут обычные люди развить собственные политические взгляды, если современные интеллектуалы не подают им примера? Так вышло, что как раз в этом вопросе он расходится со своей близкой подругой Марией. Она придерживается философии убеждения: если вынуждать людей признавать неприятную правду, говорит она, это может принести больше вреда, чем пользы. Нужно оставаться близко к линии событий, но не пересекать ее, парить над контурами ландшафта, словно ласточка, повторять их, но не приземляться.

Так вот, он мучительно пытался придумать, сказал Кристос, как включить животное в рассказ о скандальном поведении двух православных епископов на недавних публичных дебатах. В какой-то момент он понял, что в этом, наверное, и заключалось мое намерение. Я хотела создать препятствие, которое помешало бы ему идти естественным путем и заставило выбрать другой маршрут. Но как он ни старался, у него не получалось вообразить, каким образом животное могло очутиться в зале заседаний административного здания, где ему совершенно нечего делать. Еще ему всё время мешала мать, которая то и дело заходила в столовую — эту комнату в их маленькой квартире использовали реже всего, и поэтому он отвел ее для учебы и раскладывал книги и бумаги на старом столе из красного дерева, стоявшем там, сколько он себя помнил. Сегодня она попросила его разобрать вещи. К ним на ужин собирались приехать родственники, и она хотела к их приезду хорошенько прибраться. Он с раздражением попросил ее оставить его в покое — я пытаюсь писать, сказал он, как я могу писать без книг и бумаг и когда ты всё время ходишь туда-сюда? У него совершенно вылетел из головы этот ужин, запланированный еще давно: его дядя и тетя с детьми впервые за долгое время приезжали из Калифорнии в Грецию. Он знал, что мать ждет этого дня без большого восторга. Тетя с дядей отличались чванством и самовлюбленностью: они вечно писали своим греческим родственникам письма, якобы полные любви и заботы, но на самом деле просто хотели похвастаться своей богатой жизнью в Америке, своей большой машиной, своим новым бассейном и посетовать, как они заняты и не могут слетать домой в Грецию. И вот, как он сказал, они уже много лет не видели этих родственников, кроме как на фотографиях, которые те регулярно присылали: вот они солнечным днем стоят рядом со своим домом и машиной, а вот они в Диснейленде, или у «Хард-рок-кафе», или где-нибудь на фоне знака «Голливуд». Они присылали фотографии своих детей на выпускном из колледжа, в академических шапочках и подбитых мехом мантиях, сияющих белоснежными улыбками на фоне фальшивого синего неба. Его мать добросовестно выставляла их на серванте; она надеялась, что однажды Кристос тоже выпустится и его фотография будет стоять рядом. Особенно Кристос не выносил фотографию своего кузена Никки, улыбающегося мускулистого красавца, снявшегося где-то в пустыне с гигантским удавом на плечах. Его угнетала эта исполненная торжества маскулинности картинка, но, посмотрев на нее в тот момент, он перестал злиться на мать: он почувствовал к ней нежность и захотел быть для нее лучше и смелее. В итоге он отложил свои дела и помог ей прибраться.