Рейчел Каск - Контур

Вдруг я почувствовал непреодолимое желание поговорить с женой и сказать ей об этом. Я спросил у хозяйки отеля, где у них телефон. Девочки-скауты — как выяснилось, они состояли в религиозной организации, что не редкость во Франции, и пешком путешествовали по здешним местам — меж тем расчистили лавки вокруг большого деревянного стола, сели за него и продолжили радостно распевать песни, а дождь снаружи поливал как из ведра. Хозяйка показала мне, где телефон, и предложила сделать горячий шоколад для детей. По доброте душевной она также дала нам тюбик дезинфицирующего крема для обработки укусов. В телефонной будке я позвонил в новую квартиру моей жены в Афинах, но трубку взял, к моему удивлению, мужчина. Когда Криста наконец оказалась на проводе, я рассказал ей всё о наших злоключениях, сказал, что мы потерялись в горах, попали в страшный ураган, что дети перепуганы и покусаны комарами и что я не знаю, как со всем этим справлюсь. Но вместо того чтобы ответить мне с сочувствием и пониманием, она ничего не сказала. Молчание длилось всего несколько секунд, но за это время, когда она не подхватила вовремя свою партию в нашем выработанном годами дуэте, я окончательно и бесповоротно понял, что мы больше не женаты и что война между нами — не просто более жесткая разновидность наших прежних отношений, но куда большее зло, несущее разрушение, аннигиляцию, небытие. Это зло стремилось к молчанию: именно к нему, как я осознал, постепенно сводились мои разговоры с Кристой — к молчанию, которое однажды никто не прервет. Однако в этот раз она его всё же нарушила. Ты как-нибудь справишься, не сомневаюсь, сказала она. Почти сразу после этого наш разговор закончился.

Возвращаясь к детям после этой беседы, — сказал Панайотис, — я почувствовал страшную слабость, у меня почти закружилась голова. Я помню, как долго держался за край деревянного стола, а вокруг меня пели девочки-скауты. Но вдруг я отчетливо ощутил спиной тепло и поднял глаза: сквозь витражные окна лились огромные лучи желтого солнца. Девочки встали с мест и упаковали инструменты. Буря закончилась; хозяйка гостиницы открыла входную дверь, впуская внутрь солнце. Мы все высыпали наружу, в искрящийся дождевыми каплями мир, и я стоял вместе с детьми рядом с нашей машиной, трясясь всем телом и наблюдая за тем, как отряд скаутов шагает прочь по дороге, пока они не скрылись из виду. Скауты и не подумали, что заблудились, и ничуть не испугались ни погодного катаклизма, ни даже опасностей гор — и это поразило меня больше всего. Они ничего не принимали на свой счет. В этом была разница между мной и ними, и в тот момент эта разница имела огромное значение.

В последний вечер, когда мы сидели в этом ресторане, дочь напомнила мне, — сказал он, — о том, как мы в тот день пошли гулять. Она забыла и гостиницу, и ураган, и девочек-скаутов, но помнила, как мы ехали по дороге и, увидев указатель на ущелье Лусиос, решили в него спуститься. Я давно хотел посетить монастырь на краю того ущелья, так что мы оставили машину на обочине и все трое пошли пешком по тропе. Она помнила, что стояла солнечная погода, что мы спускались мимо отвесных водопадов и что по дороге она рвала дикие орхидеи, и помнила сам ютившийся на краю обрыва монастырь, где ее перед входом заставили надеть уродливую длинную юбку из старой шторы, которая вместе с другими юбками и шариками нафталина лежала в корзине у двери. Если в тот день меня что и травмировало, сказала она мне, так это та кошмарная вонючая юбка. Когда мы возвращались обратно, — продолжал Панайотис, — солнце палило вовсю, и укусы так невыносимо чесались, что мы втроем сбросили одежду и прыгнули в один из водоемов под водопадом, хотя тропа проходила совсем рядом и нас мог увидеть кто угодно. Вода была такая холодная, такая глубокая, освежающая и чистая — мы медленно кружились в ней, подставив лица солнцу, а тела наши покачивались под водой, словно три белых корня. Я до сих пор так и вижу эту картину, — сказал он. — Это были такие насыщенные моменты, что мы всегда в каком-то смысле будем жить в них, а другие совершенно забудем. Хотя никакой конкретной истории с ними не связано, кроме той, которую я вам только что рассказал. То время, что мы провели в озерце под водопадом, никуда не вписывается: оно не часть некой череды событий, оно существует само по себе, а в нашей прошлой семейной жизни ничего не было само по себе, всё к чему-то вело и вело, всё составляло часть истории о том, кто мы такие. После нашего с Кристой развода вещи перестали складываться в осмысленную последовательность, хотя я много лет пытался сделать вид, что это не так. И вот моя дочь уехала в Америку, — сказал он, — вслед за своим братом, как можно дальше от родителей. Конечно, мне грустно, но я всё равно думаю, что они поступили правильно.