Марина Степнова - Хирург [litres]

– Проо… Что?

– Ну, прооперирую. Шрам ваш – если, конечно, он не дорог вам как память. Совсем убрать, к сожалению, невозможно. По крайней мере в этой галактике. Но улыбаться будете, только когда сами захотите, обещаю.

– А… – Клоун честно пытался понять, – а тебе-то с этого какая корысть?

Хрипунов еще раз заглянул в историю болезни.

– Понимаете, Евгений Поликарпович, к нам сюда люди попадают все больше из-под асфальтового катка, тут уж, сами понимаете, не до тонкостей. Голову бы собрать по частям. А я хочу работать в пластической хирургии. Если угодно – в эстетической.

– А шрам мой тут при чем?

– Да, собственно, ни при чем. Просто я много читал про такие рубцы и довольно хорошо представляю, как с ними работать. Не хватает только практики.

Клоунские мальчики рванули в дверь разом и разом же засели в ней крепкими плечами, растопыренные, ощетиненные, один все пытался свободной рукой выхватить пистолет из наплечной кобуры светлой иноземной кожи – экие дурни, хорошо хоть не с обрезами, а то разнесут к чертовой матери все отделение. Клоун, все еще икая и всхлипывая от смеха, махнул им успокоительно и жестом попросил у Хрипунова попить.

– А то так и помру во цвете лет. Непроо… Ой, не могу, держите меня семеро! Выходит, ты меня заместо подопытной крысы хочешь?

Хрипунов налил из-под крана стакан мутной московской воды, протянул Клоуну и совершенно серьезно ответил:

– Да.

Через три месяца в «Метрополе» счастливый Клоун (в углу выровненного рта – только тонкая слабая тень прежнего уродства) кругло и гулко глотал ледяную водку и аппетитно распоряжался:

– Значит, так, Аркадий, я тут со знающими людьми посоветовался, потому бросай эту советскую богадельню, будем свою больничку открывать. Э-сте-ти-че-скую, как ты хотел. Не у меня одного на роже шрам, а ты, говорят, еще носы новые собираешь – знаешь, сколько у наших носов набекрень? Чистое золотое дно. Да какое учиться, какая Америка, мало ты учился, через пару месяцев откроемся, у меня муха не пролетит… Погоди, погоди… Силиконовые, говоришь? И большие можно сделать? А вот такие? Да ври!

То и дело подбегал официант, чутко, как за пульсом умирающего, следя за уровнем водки в тяжелых стопках – Хрипунов до своей так и не дотронулся.

– Нет, Евгений Поликарпович, стажировка потребуется минимум на год, и еще месяца три хорошо бы провести в Швейцарии, там тоже прекрасная школа, и потом, вы хоть примерно представляете, сколько это будет стоить? А оборудование клиники? Цены на гармонические скальпели знаете? А на операционные столы?

– Горячее подавать? – мягко вклинивался официант.

– Да пошел на хуй! О деньгах, Аркадий, даже не думай… Ты, главное, учись, раз надо. Я на тебе еще кучу бабок заработаю, лепила ты мой хренов. Мы заработаем. И не спорь, мне тя Бог послал за жизнь мою тяжкую, не спорь говорю, где мое мясо, халдей, я еще ждать тебя буду за свои бабки!

Все так и получилось, по-клоунскому. Он вообще оказался по-своему верным и благородным человеком. И как вовремя позволил себя убить – аккурат в самом конце девяносто пятого, к смене времен, к началу великой легализации. К концу девяносто шестого Хрипунов был уже чист как слеза – безупречный владелец безупречной клиники с безупречной репутацией. На похоронах к нему подошла рослая зарыданная блондинка с крепкой, молодой жопой и увесистым бюстом – Хрипунов мгновенно узнал свою работу, чуть ли не первую после Штатов, точно, начало девяносто четвертого, она еще настаивала на самых больших протезах. Ах ты Клоун, ах ты старый сукин сын, надо же, а лица совсем не помню, хорошо хоть, что не гинеколог, те своих пациенток вообще только в кресле узнают. Блондинка страдальчески сморщилась и залепетала про то, как все ее послали, а вот когда Евгений Поликарпович был жив…

– Тысяча долларов в месяц вас устроит? – поинтересовался Хрипунов.

Блондинка недоверчиво ахнула и совсем по-деревенски залепетала про дай вам Бог здоровьичка, Аркадий Владимирович, уж про вас Евгений Поликарпович так всегда говорил, прям как про сына родного.

– Просто я тоже не люблю долгов, – непонятно ответил Хрипунов, аккуратно высвободил локоть из тугого силиконового плена и, обгоняя рослых мужиков в квадратном черном кашемире, не спеша пошел к кладбищенским воротам, понимая, что, похоже, Клоун был последним человеком, которого он, Хрипунов, не только слушал, но и слушался. И теперь все пойдет совсем по-другому. Потому что жизнь встала наконец на пуанты, дрожа напряженными икрами и растерянно улыбаясь. И лучше даже не думать, насколько ей хватит сил.