— Я требую!..
— Молчи, пока я не выплеснул пиво в твою сытую рожу!
Как же хорошо мне было, когда я уходил от него, не оборачиваясь, победитель от раздавленного соперника. Отомстил за себя, за Алену-бедняжку, нашел слова и сумел бросить их ему в лицо. Так мне было тихо, солнечно и возвышенно, так просветленно, как уже никогда не будет. Знаю, увы, что никогда.
Я очнулся здоровый и изломанный, излеченный последним сновидением, но не хотел этому верить и не хотел просыпаться.
Я просел, как проколотый баллон.
Неужели, подумал, это все?
Внезапно понял, отчего проснулся так стремительно, толком не насладившись поражением Левашова. В низкое окошко флигелька кто-то скребся, постукивал. Подошел к окну и в белесом рассветном сумраке различил человеческое лицо, смотревшее на меня большими круглыми глазами. Я протер стекло ладонью, вгляделся получше и узнал Фросю. «Сейчас, сейчас!» — кивнул я ей. Вернулся к кровати, прикурил и несколько раз жадно затянулся дымом. Накинул пижамную куртку, пошел и отворил дверь. Фрося скользнула мимо меня изящной тенью, но от нее неприятно потянуло сырым платьем. Она стояла, замерев, посреди комнаты.
— Садитесь, Фрося! — Я подвинул ей стул, а сам тяжело опустился на кровать. Фрося села, легонько вздохнула и продолжала молча смотреть на меня с трагическим ожиданием.
— Слушаю вас, Фрося!
— Я пришла, Сергей Владимирович!
— Вижу. Раненько, надо сказать. Что-нибудь случилось? — Напряг скулы, подавляя зевоту. Мне, в общем-то, был понятен смысл ее прихода, но я не испытывал ничего, кроме скуки и раздражения, оттого что мне помешали доспать. Неловкость еще испытывал небольшую. Фрося, видимо, чтобы замаскировать свою растерянность, заговорила с несвойственным ей быстротечением слов, хрипловато и невразумительно:
— Поняла я все, Сергей Владимирович, и все передумала. И раньше понимала, но боялась чего-то… Потом решила — ну и пусть, ну и ладно! Если я так нужна человеку, если он по мне с ума сходит. Что же я, чудовище, что ли, какое? Из-за меня человека бьют, над ним издеваются, а я?! Буду беречься… Стыдно-то как! Ведь и у меня в жизни было так один раз. Чуть не в воду! Кто меня спас? Никто. Не было никого рядом меня спасти. Сама отошла, оттаяла потихоньку, по ночам, в лютой тоске. Но урок тот помню: нельзя себя беречь, если человеку горе. Это хуже убийства, может быть. Ведь тут, знаю, душа плачет… Да вы слушаете ли меня, Сергей Владимирович?!
Я грустно покивал:
— Разумеется, внимательно слушаю, Фрося. Но послушайте теперь и вы меня, и ради бога без обиды. Поступок, который вы совершили, выглядит по крайней мере опрометчиво. Вы чудесная девушка, красивая, мечтательная и, как я сейчас понял, с добрым, отзывчивым сердцем — все это так. Однако существуют правила, которые нельзя нарушать даже таким девушкам, как вы. Прийти ночью, тайком в комнату к пожилому мужчине — это уже слишком! Поверьте, я говорю это с огромным к вам уважением. И именно потому, что я вас глубоко уважаю, осмеливаюсь дать вам совет — остерегайтесь опрометчивости! Это дорога в пропасть, в бездонные житейские омута!
Одурманенный собственными благородными наставлениями и тактом и своей ролью наставника, которую, собственно, пытался играть всю жизнь, я перестал обращать внимание на Фросю и адресовался уже к более широкой аудитории, ко всей, видимо, нашей молодежи; о Фросе я вспомнил, лишь ощутив на щеке жгучее прикосновение. Это был не поцелуй благодарности, это была пощечина. Взметнулась ее юбка, на миг грозно, будто издалека, вонзился в меня ее взгляд, шаркнула дверь — и Фрося исчезла.
Ну и ничего, подумал я. Пожалуй, оно и к лучшему. Покряхтывая, я начал укладывать в чемодан свои немудреные пожитки. Отдохнул я отлично, пора было и восвояси. Скоро начнутся занятия, а у меня еще ничего не готово. В этом году у меня выпускной курс и два первых. Скучать не придется.
Прощание с хозяйкой вышло прохладным. Катерина Авдеевна не удивилась моему поспешному отъезду. Что-то такое во мне она все же разобрала своими дальнозоркими старческими глазами. Что-то такое, чего сам я не хотел видеть.
Я тепло поблагодарил ее за гостеприимство, пожелал счастья. Оставил на столе скромную плату за постой. Хозяйка следила за всеми моими действиями с таким выражением, точно и жалела меня и понимала, что если собрался человек на тот свет, его силой не удержишь на этом. «Ступай, милок, ступай!» — благословлял ее добрый взгляд, и руки она сложила на груди крестом.
Читать дальше