Анатолий Афанасьев - Искушение

— Разрешите, Виктор Арсентьевич, задать вам один чисто человеческий вопрос?

— Пожалуйста. Если можно, короче.

— Не случалось ли у вас желания резко переменить свою жизнь. Перевернуть с ног на голову. Ну, скажем, поменять руководство молокозаводом на лапти путника?!

Директор подошел ко мне вплотную, но не выдержал моего ликующего взгляда, потупился.

— Вы и правда доцент? — спросил глухо.

— Это уже не имеет значения, поскольку за последние дни слишком многое изменилось. Вряд ли я вернусь к педагогической деятельности. Хотя, с другой стороны, что я еще умею? Но поверите ли, при одном воспоминании о нудных ежедневных обязанностях, о туповатых лицах некоторых учеников, о бессмысленных, унизительных перепалках в учительской, о всей этой рутине — меня охватывает дрожь. Стыдно думать о том, что лучшие годы прошли в душных стенах учебных заведений. Там все окна заколочены наглухо, уважаемый Виктор Арсентьевич. Мы изо всех сил вбиваем в головы подрастающего поколения куцые обрывки знаний, но не учим их главному: нравственному, любовному отношению к миру и к себе подобным. Могу признаться, силы, отпущенные мне природой, я разбазарил бездарно. Если бы можно было вернуть…

— Вернемся к Фросе, — спокойно заметил директор. — Я вспомнил, где она работает…

Объясняя, где Фрося работает и как к ней пройти, он потихоньку оттеснял меня к двери, проводил до самого выхода из конторы. На прощанье я крепко стиснул его руку и выразил сожаление, что мы не встретились раньше. Судя по выражению его лица, он вряд ли разделял мое сожаление.

Я не обиделся. Понимаю, что раздражил его своими скоропалительными откровениями. Очень жаль. За время нашей короткой беседы я искренне успел к нему привязаться. Утомленный честный человек, весь в замоте, живущий по ритмам, навязанным ему извне…

Фросю я нашел в палисаднике за основным зданием. Она обедала: пила кефир из бутылки и кушала бутерброд. На ней был казенный серый халатик, делавший ее старше. Увидев меня, она поперхнулась.

— Не пугайтесь, Фрося, дорогая! — я предупреждающе воздел руку. Только ее увидел, как волны щемящего душу восторга окатили меня с головой. О, как она чарующе хороша собой!

— Присаживайтесь, Сергей Владимирович! — пригласила она дрожащим голоском. — Вот, пожалуйста, угощайтесь!

Чтобы придать нашей встрече обыденность — успокоить Фросю, я взял с расстеленной на скамеечке газетки помидор. Уговаривал себя не спешить с главным, чудовищным усилием сдерживал рвущиеся с языка любовные признания. Нет, ни в коем случае не рубить сплеча. Она же ангел невинный, светлый! Любой сквознячок ее остудит. Надо осторожно подкрадываться, мелкими шажками. Надо ее исподволь вразумить, что я здоров и вполне отвечаю за свои слова и поступки.

— Ты всегда тут обедаешь, Фрося? — спросил я как мог беспечнее. — Разве у вас нет столовой? Обязательно надо кушать горячее на обед, чтобы не испортить желудок. Тарелочку горячего супика — и дело в шляпе. Я, когда учился, часто питался всухомятку и нажил себе гастрит. Ты уж побереги себя, Фрося!

«Чем больше прописных истин успею высказать, тем понятнее ей буду!» А истин я знал много, ох как много прописных истин выучил за свой век и с каким идиотским самолюбованием совсем недавно делился ими с окружающими.

Наконец я собрался с духом и сказал:

— Фрося, нам с тобой следует поговорить очень серьезно. Разумеется, лучше не здесь и не теперь.

— О чем нам говорить, Сергей Владимирович? — попыталась она возразить.

— Мои намерения окончательно определились. Частично ты о них знаешь: хочу увезти тебя в город. — Я не выдержал тона и горячо добавил: — Как ты не понимаешь, Фрося, что это судьба!

Она взглянула исподлобья, с испугом.

— Да уж оставили бы вы меня ради бога, Сергей Владимирович! Ну, что я вам далась?

Столько в ее голосе было мольбы, столько доброй податливости, такта — я изнемогал от желания обнять ее, прижать к себе, утешить такую слабую. Но понимал: уступить сейчас — значит потерять ее навсегда. Ее жизнь потечет ровной рекой, она нарожает детей, переделает всю работу, какая ей положена на веку, а потом умрет, не узнав и сотой доли того, что я могу ей дать со своим обновленным вкусом к бытию. Я был уверен — откуда и как возникла во мне эта сверхъестественная уверенность, не берусь судить, — что обязан поделиться с ней счастьем, которое переполняет меня, поет в каждой жилочке. Что годы, пустое.

Страшной силы энергия испепеляла меня. За час я проживал десятилетия обыкновенной жизни. Внутренним взором прослеживал движение иных миров, иных галактик. В осунувшемся личике Фроси угадывал присутствие божества, которое и не искал вовсе, оно само меня выбрало из толпы обезличенных. Оставалось лишь склониться перед ним и благодарить за милость. Я подозревал, что дело, может быть, и не в этой девушке, просто она подвернулась под руку в минуту озарения. Это ничего не меняло.