Кэролайн Ли - Стеклянная женщина [litres]

Рука его как будто машет из воды.

Когда Анну вытаскивают из моря, лицо ее выглядит жутко. Под полупрозрачной кожей просвечивает сеть голубых вен. Губы почернели, полураскрытые глаза пусты, как небо. Сизая рана вдоль всего живота выглядит еще страшней; впрочем, никто не разглядывает ее пристально и поэтому не замечает, что из утробы вытащили плод. У Роусы перехватывает дыхание, когда Йоун вносит тело в baðstofa . Взволнованные и перепуганные сельчане, шумно перешептываясь, входят следом.

Роуса помнит, как нежная и теплая кожа Анны расходилась под ножом. Помнит, как лезвие, преодолев сопротивление, внезапным омерзительным рывком пропороло плоть. У нее скручивает внутренности.

Всхлипывая, Катрин снова и снова целует бледные щеки Анны.

Старуха Гвюдрун подходит ближе и всматривается в тело широко раскрытыми от ужаса и лихорадочного возбуждения глазами.

– Гнилью не пахнет – стало быть, в море она пробыла недолго. Но умерла-то несколько месяцев назад!

Пьетюр и Йоун обмениваются взглядами. После этого Пьетюр велит всем выйти вон и начинает выталкивать собравшихся за порог, на вечерний холод. Bóndi должен оплакать жену, говорит он.

– Да ее никак убили! – кричит Олав.

Пьетюр поднимает ладони.

– Не беспокойтесь, мы отыщем злодея.

Злодея. Йоун никогда не признается в том, что первая жена ушла от него, а потом вернулась с чужим ребенком в утробе. Роуса с содроганием осознает, что им нужно будет кого-то обвинить. Она переводит глаза на Йоуна, надеясь, что тот развеет ее опасения, но он не решается встретиться с ней взглядом и смотрит на Пьетюра. Тот косится на Роусу и приподнимает брови в немом вопросе. Йоун медленно кивает, плотно сжав губы.

Роуса отступает назад, пока не прижимается спиной к дерновой стене. Где Паудль? Должно быть, на улице вместе с остальными. Она думает о Сигридюр, которая осталась далеко-далеко, в тесном домишке в Скаульхольте, и подавляет всхлип.

Катрин по-прежнему стоит, склонившись над Анной, плачет и сжимает ее холодные руки. Роусе хочется обнять ее, но стыд и чувство вины пригвождают ее ноги к полу.

– Как так? – бормочет Катрин, не отрывая взгляда от тела. – Она была… Йоун, ты же сказал мне, что она умерла несколько месяцев назад. От лихорадки. Но… кто это сделал? Как?

В воздухе повисает свинцовое молчание. Мужчины переглядываются, и теперь уже Йоун переводит глаза на Роусу. От этого разговора приподнятых бровей и стиснутых губ сердце ее падает в бездну.

Наконец Пьетюр вздыхает.

– Уму непостижимо.

– Ты же объявил, что она умерла, – шипит Катрин. – Сразу после солнцеворота.

Йоун разводит руками. Он даже не краснеет.

– Ты ее похоронил . Ты для нее могилу на холме вырыл. Я приносила цветы…

– Она ушла, – прерывает ее Пьетюр. – Оставила своего любящего мужа…

Катрин фыркает.

– …и мы так ее и не нашли. Что же еще нам оставалось думать? Мы решили, что она умерла.

– Если бы ты и впрямь ее любил, Йоун, – сердито чеканит Катрин, – ты бы продолжал искать. Всегда. Но ты, похоже, вовсе и не горевал.

Роуса представляет, как Катрин каждый год выходит из дому в метель и разыскивает в снегу следы давно умершей Доуры, которую земля поглотила много лет назад.

– Тебе было проще думать, что Анна мертва, – шипит Катрин. – Уж не обрадовался ли ты, когда…

– Что ты от меня хочешь, Катрин? – устало спрашивает Йоун. – Разве Анна воскреснет, если я стану выть и рвать на себе волосы? Это притворство только живым и нужно. Мертвым от него никакого проку.

Катрин утирает слезы ладонью и коротко кивает.

– Ты должен отомстить за нее, Йоун. Зарезать невинную девушку и бросить труп в море – что за мясник на такое способен?

Мясник. Губы Роусы дрожат.

– Как мы его найдем? – Пьетюр пожимает плечами. – Какая только тьма не живет в сердцах у людей! И никто об этом не знает. – Голос его спокоен, руки не трясутся.

– Люди должны узнать правду о смерти Анны, даже если ее собственному мужу нет до этого дела, – говорит Катрин.

И снова взгляд Йоуна скользит по Роусе. Потом он отворачивается и мрачно смотрит в пустоту. Она чувствует, что жизнь ее словно взвешивают на весах.

Наконец, медленно моргая, будто пробуждаясь от глубокого сна, он бормочет: