Кэролайн Ли - Стеклянная женщина [litres]

– Но на нем же все селение держится.

Катрин открывает рот, но передумывает и кивает.

Роуса теребит нитку, выбившуюся из платья. Катрин очень добра к ней, почти как мама.

– Анна тоже была одинока?

Улыбка сходит с лица Катрин.

– Анна была… не такая, как ты. Сильная она была. И из-за этого ей, ясное дело, приходилось нелегко.

– С Йоуном?

Катрин ежится.

– Ну и ветер! Зима уже на пороге.

Роуса кусает губу, припоминая, что Йоун похоронил Анну чересчур поспешно и втайне от людей.

Катрин сжимает ее ладонь.

– Есть вещи, которых лучше не знать. Коли ростки уже взошли, выполоть их трудно.

Роуса ждет продолжения, но Катрин заговаривает о другом.

– Приходи в селение, когда Йоуна нет дома. Только смотри, чтобы Олав тебя не увидал. Или Эйидль. Думаю, тогда оно полегче будет. Ноура и Клара – славные женщины. Ты говорила с ними вчера у ручья?

– Они мне понравились, и я… я хотела…

– Ну конечно. Все мы знаем, как бывает одиноко, когда мужчины дни напролет проводят в поле или на рыбалке. А Йоун бывает дома пореже прочих.

Роуса кивает. Всякий раз, стоит ей подумать о возвращении в дом, о тяжелых мыслях в тишине и о странных звуках, что-то мучительно сдавливает ей грудь. Однако она выдавливает улыбку.

– Стало быть, вы все замужем?

– Да. Но наши с Гвюдрун мужья погибли много лет назад.

– Сочувствую вашей утрате.

– Они не вернулись с рыбалки. Разыгралась буря, они налетели на камни. Временами такое случается. Море глотает людей. Тел мы так и не нашли, только обломки лодки. – Катрин переводит взгляд на усеянную островами спокойную морскую гладь, над которой кружат птицы.

Роуса уже готова сочувственно положить руку на плечо своей собеседницы, но так и не решается. У нее никогда не было подруги.

– Ты, наверное… – начинает она.

Катрин склоняет голову.

– Да. Это разбило мне сердце. – Глаза ее блестят от слез. – Но скорбеть было некогда. Наши земли не прощают праздности, а тогдашняя зима была сурова. Кабы я сидела и рыдала, мы с Доурой, моей дочерью, так и умерли бы с голоду.

– Мне все это знакомо. Пока был жив пабби, еды у нас было вдоволь, но эта зима стала бы для мамы последней, не выйди я…

Катрин натянуто улыбается.

– Ты выменяла себя на еду. Стыдиться тут нечего, я поступила бы точно так же. Зимой и здесь бывало несладко, покуда Йоун не привел к нам торговцев.

– Как же ты выжила? – спрашивает Роуса.

– Собирала шерсть. Ходила под чужими заборами и подбирала валяющиеся в снегу клочки. Пряла и вязала всю зиму напролет. Еле-еле хватало нам на еду.

– Повезло твоей дочери.

– Может быть. Только она… тоже умерла. Снег…

Губы Катрин собираются в складки, и в какое-то мгновение Роуса боится, что та вот-вот начнет всхлипывать, а сама она ляпнет что-нибудь глупое или бестактное. Она осторожно кладет руку на плечо Катрин.

Та вытирает глаза и испытующе смотрит на Роусу.

– Увидав тебя впервые, я подумала, что ты вовсе не похожа… Но есть в тебе что-то… – Она склоняет голову набок. – Интересно, заметил ли он?

Не успевает Роуса спросить, о чем речь, как Катрин встает и отряхивает юбки.

– Постой, не уходи!

Катрин предостерегающе поднимает руку.

– Мы и так проболтали слишком долго. Не будем рисковать. Тебе пора. Но… – Помолчав, она продолжает: – Исхудала ты что-то. Нельзя же… – Губы ее кривятся. – Помни, что мой дом недалеко. На рожон лезть не нужно, но я не допущу, чтобы ты плакала и голодала.

Роуса натянуто улыбается.

– Я редко плачу, – лукавит она.

– Вот и хорошо. Я боялась, что он уже сломил твой дух.

Роуса выжидает.

Катрин молчит, тщательно подбирая слова, и наконец продолжает:

– Ты так мне напоминаешь… Не повторяй судьбы Анны.

Роуса ежится.

– Но Анна ведь умерла от лихорадки?

Катрин берет ее за руку.

– Слушайся его во всем. Или хотя бы делай вид, что слушаешься. – И не успевает Роуса открыть рот, как Катрин говорит торопливо: – Мне пора.

Она подхватывает корзину с так и не стиранным бельем и спускается с холма. Роуса смотрит ей вслед, и к горлу подступает комок.

Она и без того очень осторожна – куда ж еще? Когда Катрин говорила о Йоуне, в глазах ее плескался настоящий страх. Но не только страх… У губ залегли складки – признак гнева.

Роусе кажется, что она стоит у самого жерла вулкана и старается удержать равновесие над огненной пропастью, пузырящейся лавой.

Нужно отнести мужу в поле dagverður , но ее ужасает одна лишь мысль о том, что придется сидеть подле него, улыбаться, вести беседу о сенокосе и море и притворяться, что она не замечает мрак, заполняющий паузы между словами.