Владимир Шапко - Настольная памятка по редактированию замужних женщин и книг

Припал наконец к корыту.

Хозяин смотрел. Закипала слеза. Жгуче чувствовал родство. Тоже, бедный, как с похмелья. Эх, все мы гришки. Слёзы жгли. Всё мы, можно сказать, братья.

— Ну, чего стал. На вот, брось ему очистки.

Фёдор Иванович брал из чашки картофельные очистки и бросал:

— Ешь, Гришанька, ешь.

— Э-э, — смотрела на мужа жена. — Ноздри даже вывернуло пятаком. Как у Гришки твоего. У кореша.

Гришка молотил, но не забывал вскидывать пятак и хрюкать хозяину. В поддержку.

— Ешь, Гришанька, ешь, — всё давился пьяной слезой Фёдор Иванович. Вдруг рухнул на колени. Обнял животное: — Все мы братья, Гришанька, все. Никому мы не нужны. Ы-ых!

Анна Ивановна уже звала:

— Доча, сюда! Совсем сбрендил отец. С Гришкой обнимается!

Прибежала дочь. Вдвоём подняли Фёдора Ивановича с колен, повели.

— Вот, пожалуйста! — говорила Анна Ивановна мотающейся голове. — Как говорится, с утра выпил — весь день свободный. Вот, пожалуйста! Полюбуйтесь.

Дочь жалела отца: зря ты, мама. Редко это у него. Правда ведь, папа?

— Ыы-ххх!

Яшумов набрал номер жены. Сегодня первый день её отпуска. Но ещё утром за завтраком дочь и мать вели себя странно. Обе надулись и не смотрели на него. Любимого мужа и не менее любимого зятя. Явно чего-то ждали. Только чего? Крепкого удара по столу кулаком или, на худой конец, сальто-мортале назад. Вместе со стулом.

Набрал ещё раз. Всё так же — «абонент временно недоступен». Странно.

И так было полдня. Жена не отвечала. Что-то случилось. Не понимал Плоткина да и Лиду Зиновьеву с рукописями. В обед повезло — Акимов отправился на поклон к Яровому. Сразу и сам стал собираться. Дал указания редакторам («Ну, вы тут. Сами понимаете».) и помчался домой. И в метро, и на улице ещё набирал номер жены. Как отрезало!

Дома встретила тишина. В гостиной дымился столб солнца. На кровати в спальне была разбросана одежда. Один чемодан был раскрыт, второй — исчез. Да что же это такое! Где-то был записан телефон родителей Жанны. Нашёл листок с затёршейся абракадаброй. Набрал: «Анна Ивановна? Здравствуйте!» — «Вы ошиблись номером». И опять гудки.

Через полчаса был на Московском вокзале. Почти сразу поехал в Колпино.

Когда шёл к дому на Ижорской улице, зазудело в нагрудном кармане. «Да», ответил.

— Ты уже дома? А я в Колпино. У мамы с папой…

От возмущения не находил слов. Сбросил звонок! Опять зазудело: «Что у тебя с телефоном? Ты сам в порядке?»

Хотелось сказать бездушной недалёкой крестьянке, что так порядочные женщины не поступают. Не говоря уже о жёнах. Вместо этого сказал:

— Да, я в полном порядке.

Сказал, как обманутый, всё разом потерявший, уже безразличный ко всему американский герой в конце фильма. И отключил телефон. Пошёл назад на станцию.

Сидел в вокзальчике, ждал обратную электричку. Рядом с мальцом лет пяти и его матерью. В телевизоре под потолком показывали какой-то военный парад. То ли в Индии, то ли в Пакистане. Военные в чалмах, с маршальскими погонами (по меньшей мере!) проходили маршем, размахивая прямыми руками вперёд, как вёслами. Малыш в бейсболке слизывал мороженое, смотрел. Дал своё заключение: «Оборотни в погонах». И добавил: «Идут». Все рядом начали смеяться. Мать задёргала мальчишку: «Кто тебя научил? Кто?»

Да никто, подумал Яшумов и погладил малыша. Из телесериалов запомнил маленький в бейсболке. Дитя своего времени. Как говорится, с младых ногтей. С молоком матери.

Малыш чем-то походил на Ярика Лиды Зиновьевой. А вот чем? Глаза, глаза такие же. Две чёрные большие черешни в белых блюдцах!

Наклонился:

— Как тебя зовут, маленький?

— Юра, — смело представился малый. И слизнул с мороженого.

Смотрите-ка, Юра! — радовался, делился со всеми своим открытием Яшумов.

Жанна вернулась из Колпина неузнаваемой. Томной и какой-то загадочной. Как Шахерезада. Но русская, крупная. Шахерезада Степановна.

Сразу села ему на колени и обняла за шею. «Что такое!» — запрокинулся муж, не видя белого света. Но ночью — работал. На полную.

Медовый месяц начался. Второй. Правда, длился недолго. Всего лишь неделю. Жена словно что-то срочно навёрстывала, открыв в себе женское.

Потом всё резко изменилось — его стали отталкивать. И по ночам, и днём.

В первый раз она побледнела и побежала в туалет прямо из-за стола. Яшумов, слушая утробную рвоту, начал понимать. Неужели? Не верилось. И радовался, и холодел, пугался. Как же так случилось? В таком возрасте.

Она сказала ему. Да, беременна. Сказала отвернувшись, зло. Точно готова была его убить. Изничтожить. И радость его как-то смазалась. Тревога только осталась, озабоченность.