Владимир Шапко - Настольная памятка по редактированию замужних женщин и книг

Лида Зиновьева торопила сына в школу. В продлёнку. (Вот тоже — название! «Продлёнка»!) «Шевелись, Ярик, шевелись! Опаздываем!»

На диване Ярик вяло надевал белую рубашку. И то ли надевал он её, то ли пытался снять. «Да дай я!» — не выдержала мать, сама начала всовывать сына в рубашку. Безвольного со сна, невыспавшегося. Какой дурак придумал начальным классам к восьми?

До школы было три квартала. Мать быстро шла, дёргала за собой сына. Ярик то бежал, то волокся. Большой рюкзак тянул назад, большой помпон на шапке болтался. «Вот только не ляг у меня сегодня в девять, только не ляг, поиграй ещё в дурацкие стрелялки!»

Показалась четырёхэтажная школа. На широкую лестницу карабкались со всех сторон мальчишки и девчонки с рюкзачками. Одетые по-весеннему, но тепло, в надувные куртки разных цветов.

Зиновьева отпустили сына. Сын впрягся в рюкзак и, как бурлак, пошёл немного бодрей. «После столовой, часа в три съешь яблоко. Оно в рюкзаке». Но сын уже не слышал, сын увидел бойкую Акулову (соседку по парте) и сразу неуклюже побежал. Со своим тяжеленным рюкзаком. Зачем сталкивает в него всё, что только можно! Да ещё этот детсадовский помпон на шапке! Давно срезать нужно его. Ни у кого из детей нет.

Зиновьева пошла назад, домой. Чтобы самой собраться. А уж потом на метро, на работу.

Плоткин ходил по редакции. Приблизившись к работающей Зиновьевой, склонялся: «Я буду Ярику наставником. Старшим другом. Я люблю детей, Лида». Посматривал по сторонам.

Лида как будто не слышала. Зло вычёркивала у Савостина.

Плоткин уходил. Снова возвращался. Говорил опять в нос: «Я был записан в авиамодельный. В детстве. Угу. Я могу сделать Ярику планер».

— Отстань, — тихо говорила женщина. Но поднимала голос. Для остальных редакторов: — Григорий Аркадьевич, я всё поняла!

Плоткин прикладывал руки к груди: «Ухожу, ухожу».

Через минуту возвращался: «В детстве у меня был голубь. Я его кормил…»

Да что же это такое!

Яшумов, когда пошёл на обед, в пустой редакции увидел только Плоткина и Зиновьеву. Сидят рядышком у компьютера. Всё вытаскивают рукопись чёртова Савостина.

— Григорий Аркадьевич, вы идёте в кафе?

— Нет, Глеб Владимирович. Сегодня — никак. Сами видите — зашиваемся. Попьём только чаю с бутербродами Лидии Петровны.

На Яшумова смотрели два кротких, уставших голубя. Два голубка.

Да-а. Не позавидуешь.

Как только патрон вышел, начали быстро собираться. В плащах вымелись из редакции. Рванули в другую сторону от кафе. От его окон. Чтобы дворами выскочить к метро.

Плоткин в квартиру на третьем этаже скакал через ступеньку. Нарастопырку. Останавливался, торопил Зиновьеву. Снова скакал.

В тесной прихожей на все стороны полетела женская одежда. И верхняя и нижняя. Плоткин работал как престидижитатор. За ширмой от зрителей. Вся растрёпанная, как кочерыжка, Зиновьева сердилась:

— Хватит, хватит! Прекрати это американское кино!

Но её не слушали, её уже тянули в притемнённую комнату. Занести на руках и мягко положить на диван — силёнок у любовника явно не хватило бы. Поэтому её просто повалили на диван.

У Плоткина, казалось, не было плоти, витал над любимой как ангел. Но Зиновьева всё равно отворачивала лицо. Точно от налетевшего поезда…

Полураздетые, торопливо обедали. Быстро оделись. Скатились по лестнице на улицу.

Вернувшийся в редакцию Яшумов опять увидел парочку у компьютера. Всё работают, бедные. И ведь конца этой дурацкой работы не видят.

— Глеб Владимирович, — повернулся с креслом Плоткин. — У меня возник вопрос по рукописи Савостина: как вы думаете, выражения «Флаг тебе в руки» и «Пропеллер тебе в жо» — это синонимы?

Яшумов стал кашлять и пошёл как журавль, высоко задирая ноги, а Зиновьева упала грудью на стол.

— Савостин, ты почему не поехал на Ижорский завод? Не подготовил там всё для встречи губернатора? Ты куда смотрел? Мы все приехали, а там — забегали. Ничего не знают. Ни о каком приезде губернатора. А? Ты где был вчера?

Начальник отдела Купцов сидел тучей. Кулак на столе сжимал. Точно примерялся двинуть разгильдяя. Ещё два работника отдела тоже могли попасть под горячую руку, под кулак Купцова — Пшёнкина и Алёшин. Сидели у стола, опустив головы. Не могли смотреть на разгневанного начальника. Да и на бедного Витальку.

Савостин только что в туалете загладил петуха, мокрая голова его лоснилась. Будто схваченный за горло — выворачивался: