Марта Кетро - Рассеянная жизнь

Там было всего несколько торопливых и, кажется, пьяных строк, что любит, скучает, но пока не приедет. К себе не звал — он, оказывается, собирается перебраться за океан. Не так, чтобы сразу, надо отбыть в Израиле сколько-то времени, но потом свалит. Точно пока неизвестно ничего, как определится и доедет до нового места — сообщит. Бумага в этот раз была белая, в бледно-голубую клетку, более крупную, чем в фасолькиных школьных тетрадках, а чернила чёрные, в одном месте немного смазались, остался отпечаток пальца. Только обсмотрев письмо со всех сторон и даже для верности понюхав (пахло табаком или ей показалось?), фасолька поняла, что в нём говорится — Джеф точно сюда больше не приедет, через океан-то. Если уж через два моря не добрался, теперь всё. Всё.

Она закрыла глаза и так сидела, чувствуя, как утекает жизнь, уже зная, что вся не утечёт, будет капать, как кровища из порезанного пальца, не быстро, почти не больно, но так, что поделать ничего нельзя — сиди, смотри, как набухает тёмная капля, вырастает, отрывается и падает на пол, оставляя красивый след. Только это продлится годы и даже на трагедию не потянет — никто ж не умер, а что кровит, так ты не ковыряй, и заживёт. Но ведь только по этим густым каплям она понимала, что жива, остальное же так, пустое.

В тот год октябрь до самой середины был тёплым и сухим, она всей кожей чувствовала последние золотые дни, когда можно носить маленькое платье, тонкие колготки и туфли. А в самый распоследний радостный день поехала на Арбат и зашла туда, где не была уже больше года — в «Аквариум». Её осенила счастливая идея найти подарок для Джефа. Раз уж люди ездили туда-сюда, письмо вон передали, то, может, и её посылочку прихватят.

Недолго думала, что подарить — такое, чего у них там нету, а он любит, и чтобы о ней напомнило. Семидесятиградусную виноградную чачу, например, которую они пили однажды в октябре, чтобы глотнул — и сразу мокрая дорога, золотые фонари и голос женщины влюблённой, и хруст песка, и храп коня, и мигалки ментовские.

Понадеялась, что может бармен там прежний или из завсегдатаев кто подскажет, где искать. Вошла, с порога увидела знакомый народ и даже Альберта, будто не исчезала никуда. Со всеми обнялась, пощебетала и про чачу спросила, но никто ничего толкового не посоветовал. Было огорчилась, но какой-то мелкий бритый парень вдруг вылез, говорит, знаю, надо по Сивцеву Вражку вниз пойти, есть местечко неприметное, там продадут.

Если бы она присмотрелась, то увидела бы, что он странноват — сидит вроде спокойно, но живот прикрыл руками и ссутулился. И движения слишком быстрые, видно, что нарочно притормаживается, а так резкий, как понос, и злющий. Но фасолька не присматривалась: ну, незнакомый, но какая разница, в «Аквариуме» все свои, и потому согласилась, когда он предложил отвести за чачей.

Альберт покосился, но ничего не сказал, она помахала всем на прощанье, сбежала по лестнице и пошла рядом с парнем, чуть не пританцовывая. Ведь подарок — это почти как встреча, она могла как следует представить Джефа, откручивающего крышечку безымянной бутыли: вот он принюхивается к острому запаху, прикрыв глаза, прикладывается, делает первый огненный глоток из горлá, и она даже чувствует огонь, обжигающий его, и тепло в груди.

Парень тем временем что-то говорит о том, что они тут с друзьями купили и расселили коммуналку, надо зайти на минутку, и она действительно заходит с ним в огромную старую квартиру, пустую, скрипящую дверями и половицами, даже и не грязную, но и не совсем живую. Оказываются в комнате, где из мебели небольшой телевизор, тумбочка и матрас, на который парень её настойчиво подталкивает, и только тогда она перестаёт улыбаться. Пятится к дверям, но неожиданно получает короткий быстрый удар в печень и падает, задохнувшись от боли. «Давай, выбирай, или я один, или остальных позову», — шипит парень, и дверь тут же открывается и кто-то говорит: «Мишань, помощь не нужна?» — «Не нужна?» — спрашивает у неё парень, и она быстро мотает головой: «нет, нет». И потом стоит на коленях, он долго и размеренно трахает её, два раза подряд, а она думает только о том, что не подцепить бы опять чего. Наконец он отпускает, но уйти не даёт, велит лечь рядом, закуривает и неспешно рассказывает, что освободился только вот, восемь лет оттрубил, обратно не собирается, так что ей дёргаться не надо, если жить хочет. Нормально же поладили, так-то он парень нормальный и жениться может. «Я когда пацанёнком был, ездил на Арбат, смотрел на вас, тамошних крутых, думал: вырасту — тоже золотой стану. И тёлку себе такую заведу».