Йожеф Дарваш - Город на трясине

Очевидно, здесь проявил себя вечный оппортунистический дух реакционных классов: ради того чтобы остаться и выжить, можно было пожертвовать всем, даже честью и будущим целой нации. Так у реакции оставалась по крайней мере надежда, что можно будет опять захватить власть.

Но какова бы ни была настоящая причина этой сделки, ясно одно: 19 марта не прозвучало ни единого приказа о сопротивлении гитлеровцам. Этот день не родил героев. Никаких массовых выступлений не было. Вероятнее всего, сопротивление не увенчалось бы успехом, а приказ о нем также остался бы пустым звуком, не найдя отклика. Мы видели, что большая часть армии была нилашистской или пронемецкой. Движение за независимость было разгромлено, массы введены в заблуждение. Откуда могли появиться ярость и желание бороться за свободу? Ведь только немногие понимали, в чем заключается эта борьба за свободу и независимость, понимали преступный характер войны на Восточном фронте.

Самое позорное заключалось в том, что оккупация страны прошла в полной тишине, так спокойно, что многие ее и не заметили. Части СС, дислоцированные в столице, уже в ночь на воскресенье заняли важнейшие правительственные здания, однако даже в воскресенье в полдень лишь немногие знали о том, что же именно произошло. Те, жизни которых не угрожала никакая опасность, восприняли это событие с полным безразличием. Для них вообще не произошло ничего особенного; слово «оккупация» вряд ли значило что-то, ведь и до этого здесь были немцы — друзья и союзники. Некоторые даже были в восторге: наконец-то будет покончено с подрывной работой евреев, нелояльностью по отношению к славному союзнику, предательством венгерских интересов и чести!

Услышав о действиях гитлеровцев, я ушел из дому и целый день бесцельно пробродил по улицам. Жизнь большого города в это туманное воскресенье была такой же, как обычно. По улицам текла праздная толпа людей; смеясь и беззаботно болтая, жители Пешта гуляли по бульварам. Все выглядело так, как будто ничего не произошло. Только на улицах появилось больше танков, орудий, грузовиков с солдатами, которые в любой момент были готовы открыть огонь по жителям. Большинство равнодушно смотрело на передвижение войск, а если кто и останавливался, то из чистого любопытства. Некоторые, смеясь, весело махали солдатам в касках, мрачно застывшим у пулеметов. Наверно, если бы были цветы, их бросали бы гитлеровским солдатам… Я видел, что готовые открыть огонь немцы чувствовали себя неловко…

Мне было до боли стыдно, когда, глядя на невозмутимо праздничную пештскую улицу, я вспомнил старый газетный репортаж о захвате немцами Чехословакии. Когда немцы точно так же, с танками, орудиями, с установленными на грузовиках пулеметами, вошли в Прагу, стотысячные толпы пражан стояли на улицах и, рыдая, пели свой гимн «Еще будет у нас родина». И хотя они тоже не встали на пути танков, но, во всяком случае, они хоть знали, что потеряли родину, и оплакивали ее утрату.

Отряды гестапо, давно находившиеся в Будапеште, без всяких помех провели заранее подготовленные облавы. Арест «подозрительных» антигерманских элементов действительно походил на облаву, а не на подавление серьезного сопротивления. Сопротивление при аресте оказал лишь Эндре Байчи-Жилински. Когда рано утром нилашисты ворвались к нему в квартиру, он встретил их револьверными выстрелами. Его ранили автоматной очередью и схватили. В тот день, кажется, больше выстрелов не прозвучало. Почти вся столица считала естественным, что подданные чужой державы арестовывают тысячи венгерских граждан, загоняют их в подвалы гостиницы «Астория», бросают в камеры тюрем, хватают и бьют министров, генералов, депутатов парламента, политиков и писателей. Во всяком случае, не было ни малейших признаков того, чтобы кто-то считал это противоестественным. И так было не только в столице, но и по всей стране. Характерно, что даже те, за кем шла эта охота, прежде всего прятались от гитлеровских полицейских ищеек, но отнюдь не пытались возражать: «Не трогайте меня, я нахожусь в своей стране!» События 19—20 марта были восприняты как неотвратимый удар судьбы, а не как возмутительные действия, против которых нужно бороться…

Этот день был мрачным, полным позора испытанием для народа, утратившего свою внутреннюю свободу. Пример одного-единственного смелого человека, героя, стал как бы приговором для целой нации. Казалось, что взломали дверь в доме целой нации, жизни ее угрожали вторгшиеся бандиты, а защищался только один человек.