Йожеф Дарваш - Город на трясине

Удивительное и чудесное было зрелище! Многотысячная толпа во весь голос скандировала то, о чем до сих пор предпочитали молчать, а если и говорить, то иносказательно, полунамеками… Впервые за долгие годы люди сбросили с себя тяжелое бремя страха. Душу всколыхнула вера, что наш народ, чуть было не превратившийся в своего собственного могильщика, все-таки поднимется и двинется по пути Кошута и Петефи… Много говорится и пишется об ответственности перед обществом писателей, интеллигенции. С тех пор как я стал писателем, я особенно остро воспринимаю эту проблему. Идея искусства ради искусства, беспартийной литературы никогда меня не привлекала. Из слишком глубоких низов я вышел, слишком много лишений, мук, страданий, бедности, тянущейся к добру и красоте, видел, слишком многое испытал, чтобы когда-нибудь предпочесть поиск истины, справедливости голой абстрактной красоте. Но и у меня часто возникал вопрос: «Где граница ответственности писателя? Где межа, на которой он может остановиться и сказать: вот мой участок, моя вотчина, здесь я творю в меру своих способностей и честности, а то, что находится вне ее, за межой, уже не моя забота, не моя боль и радость?»

Мартовская демонстрация на многие вопросы дала мне ясный ответ.

В то ветреное мартовское утро площадь Петефи запомнилась мне как луч света, вдруг вспыхнувший в непроглядной тьме, в мире организованного с дьявольской планомерностью во всеевропейском масштабе разбоя и грабежа, массовых ужасов развязанной Гитлером грабительской войны, предсмертного крика тысячных толп, гибнущих в Нови-Саде, безответственного и коварного легковерия сотен тысяч одураченных людей в нашей стране, произвола палачей и доведенной до палаческого состояния толпы, в мире беспросветной свинцовой мглы. Даже в столице, где всегда можно было встретить добропорядочных людей и никогда не забывалось слово «справедливость», на ее узких улочках, в сумрачных доходных домах, точно густой, липкий туман, всюду лежал отпечаток леденящего могильного холода, судорожного страха, упрямого безразличия, везде таилось преднамеренное или непреднамеренное предательство. И только одна эта площадь, только она излучала какой-то свет, точно прожектор, неожиданно вспыхнувший в густом октябрьском тумане… Это был обнадеживающий свет, указывающий путь вперед. Вот что может дать встреча нескольких писателей с несколькими тысячами сознательных, стойких борцов! Неважно, кто и кого сюда привел, — здесь воссоединились интеллект и труд. Лица рабочих, казалось, светились каким-то внутренним светом; они осмелились говорить громко, красиво, искренне, на языке, от которого их почти совсем отучила многолетняя, насильственно навязанная им немота. И писателей не узнать! Они чувствуют прилив небывалых сил. «Писателю не пристало заниматься политикой! Писатель — это особый мир, у него особая конституция, особые законы!» Какая ерунда! Только бесчестные люди, глупцы, преступники могли не прийти сюда, могли испугаться масс, жаждущих правды.

У каждого в руках была брошюрка Комитета по празднованию исторических памятных дат, называвшаяся «По пути Петефи», у каждого на груди блестел значок с изображением Петефи.

«Идемте к памятнику Кошуту!» — прокричал кто-то, и огромная толпа, сдвинувшись с места, поплыла к зданию парламента. По пути она все разрасталась, заполняя узкие улицы; появились транспаранты с лозунгами, требовавшими свободы и независимости.

Когда колонна подошла к площади Франца-Иосифа, сотни полицейских бросились на нее из ворот управления полиции, избивая демонстрантов дубинками. Они окружили группу людей, подходивших к площади, и грубо затолкали их во двор управления. Люди, находившиеся в задних рядах, остановились, а затем стали быстро рассыпаться по близлежащим улицам. Но потом опять собрались — несколько тысяч рабочих, студентов, горожан — и дошли до памятника Кошуту. И вновь звучали призывы: «Долой войну!», «Долой фашизм!». Это был победный день. Хотя он и не принес нового 15 марта, не родил на свет ни нового Петефи, ни Кошута, не собрал революционных масс, которые в свое время освободили из тюрьмы Танчича, все-таки этот день был лучом света в тяжелом мраке многих лет. На улицах, где пестрели предательские лозунги нилашистов, обманывающих народ, прозвучали насущные требования венгров. В то время как на берегах далекого Дона сто тысяч венгерских солдат стояли на пороге бессмысленной смерти, здесь, на берегах Дуная, несколько тысяч человек громко требовали покончить с преступным кровопролитием.