Йожеф Дарваш - Город на трясине

Грозный гул охвативших весь мир волнений, кошмарный призрак всеобщей экономической катастрофы породили неуверенность в кругах внутренней реакции. Она все еще судорожно хваталась за старые методы, ввела в стране чрезвычайное положение, расправлялась с коммунистами. Однако всего этого было недостаточно. В целях сохранения старого строя нужны были новые лозунги, новые имена и новое оружие. И реакция с головой окунулась в фашизм, причем сделала это на манер помещичьей Венгрии…

Всенародным ликованием встретила страна отставку Бетлена — этого деспотичного тирана. Вскоре, сменив пробравшегося на короткий срок к руководству умеренного реакционера Каройи, к власти приходит Гембеш [10] Гембеш Дюла (1886—1936) — венгерский генерал, воинствующий шовинист и реваншист, сторонник тоталитарного фашистского режима. С 1929 года-министр обороны, с сентября 1932 года по октябрь 1936 года — премьер-министр. — Прим. ред. , а с ним «конституционный» фашизм. Он является в ореоле кометного сияния контрреволюционного радикализма, под приветственные вопли до смерти запуганных призраком революции среднего класса, чиновничьей прослойки и мелкой буржуазии. И разумеется, с молчаливого согласия крупнопомещичьей верхушки и класса капиталистов — ведь за политическими кулисами все уже ясно.

В результате этой ясности Гембеш публично пересматривает свою позицию по еврейскому вопросу, что, по сути дела, означало не что иное, как успокоительный жест по отношению к крупным капиталистам, на добрую половину состоявшим из евреев. А затем краснобайством пустых, никчемных 95 параграфов были прикрыты альфа и омега венгерской жизни — вопрос о земле, и феодализму тоже осталось только прочувствованно пролепетать цитату из Библии: «Это мой любимый сын, свет очей моих…» Радикальные лозунги, «местная революционность», ораторские гиперболы — все шло в дело: с их помощью оказалось возможным спустить паруса революции.

Важно было не говорить, а делать. А что касается дел, то здесь все шло нормально. Гембеш отнюдь не покончил, как обещал, с «перегибами капитализма» и согласился признать, что вопрос о земле нельзя решать с наскоку.

Другое дело — левые движения. Первоочередной задачей Гембеша было разгромить социалистические организации крестьян-бедняков, запретить народные кружки, беспощадно выбить «Марксов из деревни». Объяснение этому цинизму было такое: нельзя же допустить, чтобы международный марксизм заразил патриотически настроенное венгерское крестьянство! Он пытался терроризировать промышленных рабочих, обвиняя их в отсутствии патриотизма, грозил распустить профсоюзы, всеми силами поддерживал «патриотический» штрейкбрехерский, действовавший вопреки интересам рабочих «трудовой центр» Мартона и его подручных.

Приход Гитлера к власти, а также временный спад международного рабочего движения заметно облегчили задачу Гембешу. Радуясь, что встретил родственную душу, Гембеш сразу же потянулся к Гитлеру, принялся плести такую внешнеполитическую сеть, с помощью которой можно было бы привязать Венгрию к Германии, а отведенный ему жизнью остаток лет посвятил делу примирения двух ревнивых соперников — Муссолини и Гитлера, — а также подготовке создания оси Берлин — Рим. Он был первым, кто открыто вынес стране смертный приговор: «Место Венгрии на стороне Германии!» С помощью методов внутренней фашизации он и экономически все теснее привязывал Венгрию к Германии, причем для Венгрии эти «связи» означали полную капитуляцию.

Он охотно стал бы делать то же самое, что и Гитлер: подвергать все подряд ревизии; расправляться в расовой горячке с евреями; не только бросать социалистам в парламенте: «Вы исчезнете с политической арены!», но и осуществлять это практически, по доброму немецкому рецепту, с помощью убийств из-за угла, тюрем и концлагерей; не просто кричать на митингах: «Стране хватит одного умного человека!», но и на деле подрывать даже видимость конституционности. Действуя по принципу: одна партия, один вождь, он хотел встать во главе венгерского народа. И все-таки сделать всего этого Гембеш не смог. Преисполненный болезненного честолюбия и безудержной жажды власти, он, чтобы удержаться на месте, со многим был вынужден мириться, насаждал в стране дух преклонения перед немцами. Может быть, в нем говорила немецкая кровь? Символично и то, что умер он не дома, а за границей, в Германии…

Деже Сабо писал о нем после его смерти: