Джон Кутзее - Как стареет женщина

— Тебе бы хотелось жить тут, мама? — спросила Хелен, ни с того ни с сего.

— Ты имеешь в виду в горах?

— Нет, во Франции. в Ницце. В моем доме есть квартира, которая освободится в октябре. Ты можешь купить ее, или мы могли бы купить ее вместе. На первом этаже.

— Ты хочешь, чтобы мы жили вместе, мы с тобой? Это очень неожиданно, моя дорогая. Ты уверена, что имеешь это в виду?

— Мы не будем жить вместе. Ты будешь совершенно независима. Но в чрезвычайной ситуации у тебя будет кому позвонить.

— Спасибо, дорогая, но у нас в Мельбурне есть отличные люди, обученные справляться со старыми людьми и их маленькими чрезвычайными ситуациями.

— Пожалуйста, мама, давай не будем играть в игры. Тебе семьдесят два года. У тебя были проблемы с сердцем. Ты не всегда можешь заботиться о себе. Если ты…

— Больше не говори, дорогая. Я уверена, что ты считаешь эвфемизмы столь же неприятными, как и я. Я могла бы сломать бедро; я могла бы стать овощем; меня могло бы приковать к постели на много лет. Мы все время об этом говорим. Учитывая такие возможности, вопрос для меня стоит так: почему я должна возлагать на свою дочь бремя заботы обо мне? И вопрос для вас, я полагаю, стоит так: сможете ли вы жить дальше, если вы хотя бы раз, со всей искренностью, не предложите мне заботу и защиту? Это же справедливо, это же наша проблема, общая проблема?

— Да. Мое предложение искреннее. Это тоже возможно. Я обсудила это с Джоном.

— Тогда давай не будем портить этот прекрасный день, вступая в перепалку. Вы сделали свое предложение, я его услышала и обещаю подумать об этом. Давайте его оставим. Очень маловероятно, что я приму, как ты уже догадалась. Мои мысли движутся в другом направлении. Есть одна вещь, в которой старый лучше, чем молодой, и это умирание. Это подразумевает, что старик (какое странное слово!) умеет правильно умирать, показывая тем, кто ухаживает за ним, какой может быть хорошая смерть. Вот о чем я думаю. Я хотела бы сосредоточиться на хорошей смерти.

— Ты можешь сделать смерть в Ницце такой же хорошей, как в Мельбурне.

— Но это не так, Хелен. Подумай об этом, и ты поймешь, что это неправда. Спроси меня, что я имею в виду под хорошей смертью.

— Что ты имеешь в виду под хорошей смертью, мама?

— Хорошая смерть — это смерть, которая далеко, где смертный конец предоставлен незнакомцам, людьми из похоронного бюро. Хорошая смерть — это та, о которой вы узнаете из телеграммы: я с сожалением сообщаю вам, и так далее. Как жаль, что такие телеграммы вышли из моды.

Хелен раздраженно фыркнула. Дальше они едут в тишине. Ницца далеко позади: по пустой дороге они въезжают в долину. Хотя номинально лето, воздух холодный, как будто солнце никогда не касалось этих глубин. Она вздрагивает, щелкает окном. Какие аллегории!

— Неправильно умирать в одиночестве, — говорит Хелен наконец, — никто не держит тебя за руку. Это антисоциально. Это бесчеловечно. Это бездушно. Извини за такие слова, но я говорю то, что думаю. Я предлагаю держать тебя за руку. Чтобы быть с тобой.

Из детей Хелен всегда была более сдержанной, той, кто держал всегда мать на расстоянии. Никогда раньше Хелен так не говорила. Возможно, автомобиль облегчает задачу, позволяя водителю не смотреть прямо на человека, к которому он обращается. Надо запомнить такое, о машинах.

— Это очень мило с твоей стороны, моя дорогая, — говорит она. Голос, почему-то неожиданно низкий. — Я не забуду этого. Но не будет ли странно вернуться умирать во Францию после стольких лет? Что я скажу мужчине на границе, когда он спросит цель моего визита, по делам или ради развлечений? Или, что еще хуже, когда он спросит, как долго я планирую остаться? Навсегда? До конца? Просто ненадолго?

— Скажи reunir la famille. Он поймет. Воссоединение семьи. Это происходит каждый день. Он не будет больше спрашивать.

Они едят в оберж «Ле До Эрмит». Должно быть, за этим именем стоит история, но она предпочла бы не говорить об этом. Если это хорошая история, она скорее всего придумана. Дует холодный, колючий ветер; они сидят защищенные стеклом, глядя на заснеженные вершины. Начало сезона: кроме их стола, заняты еще только два.

— Красиво? Да, конечно, это красиво. Красивая страна, прекрасная страна, это само собой разумеется. La belle France. Но не забывай, Хелен, как мне повезло, какое привилегированное призвание я получила. Я жила так, как хотела, большую часть своей жизни. Я жила, как избранная, сидя на коленях у красоты. Вопрос, который я сейчас задаю, в том, какая мне от этого польза от всей этой красоты? Разве красота не просто еще одна потребляемая частица, как вино? Один пьет его, другой напивается. Оно дает короткое, приятное, пьянящее чувство, но что оно оставляет после себя? Остаток от вина, извини за слово, — моча; что остается после красоты? Что в этом хорошего? Красота делает нас лучшими людьми?