Чхве Ынён - Безопасный для меня человек [litres]

Отец всегда волновался: раз я не мужественный, значит, другие мужики будут меня травить. Ну, это оказалось правдой. Когда пошел в школу, я понял, что значили его слова про естественный отбор. Я никак не мог избежать травли – как будто от меня чем-то пахло или кто-то нарисовал мишень на моем лице и подписал «бей сюда». Ничего не поменялось и через год. В средней школе было тяжелее всего.

Я удивленно замолчал. В те мгновения мне показалось, что я говорил об этом без стыда, что я не стыдился того себя. Однако я быстро смутился, подумав, что зря я все это затеял, стал смеяться, но все-таки продолжил рассказ.

– Однажды по дороге из школы меня сильно избили. Раньше мне никогда так не попадало. Одного из тех парней даже забрали в полицию, поэтому отец не мог об этом не узнать. «Все потому, что ты выглядишь слабым и мягким, – сказал он. – Ты когда-нибудь сам набрасывался на других так, как будто хочешь убить? Ты хоть раз отбивался так, будто у тебя крышу сорвало? Ты только терпишь, поэтому они видят в тебе легкую мишень. Это твоя вина, ты сам даешь им возможность. Как ты можешь быть моим сыном? С твоими братьями никогда такого не было. Позорище».

Я не злился на отца. Тогда я его даже не боялся. Но это меня все-таки задело. Стало грустно. Отец, которому тогда было уже за шестьдесят, страдал от тяжелого ревматизма и не мог больше работать. Смотреть на то, как человек, который всю жизнь презирал слабость, сам потерял силу и не мог себя принять… Это тяжело. Если я хоть намеком показывал, что мне тяжело, он говорил: «Ты знаешь, как я жил? Посмотри на меня, разве я жалуюсь?» До самой смерти он не сломался ни разу. «Ты так не выживешь. Ты не станешь мужчиной, который заслуживает уважения», – он твердил это до самого конца.

– Когда он умер?

– Когда мне было девятнадцать. От пневмонии.

Я сказал это и улыбнулся. Хамин хмуро посмотрела на меня. Таким было выражение ее лица, когда она внимательно слушала или о чем-то думала. То самое выражение, которое я сначала считал рассерженным. Выпавшие из хвоста пряди подлетали на ветру и скользили по ее лицу.

– И ты называешь это «ничего особенного»?

Мне было нечего ответить, и я пожал плечами.

Когда мы спускались с холма, Хамин шла впереди. Глядя на ее спину, я заметил, что она постоянно прикасалась руками к лицу. Я подошел ближе, прислушался и понял, что она плакала. Из-за моего рассказа? Я не смог спросить, почему, и просто замедлил шаг. Я хотел дать ей время спрятать слезы. Тогда я посчитал, что так проявлю свою заботу о ней.

Хамин жила в бетонной пристройке на заднем дворе площадки для верховой езды. Внутри маленького строения была спальня и ванная, а за дверью на просторном дворике стояли стул, стол и шезлонг. Мне нравилось сидеть в тени на заднем дворе. У Хамин был вайфай, поэтому я брал ее ноутбук, чтобы звонить по видеосвязи или отвечать на письма. Она в это время читала, делала записи в дневник или спала на шезлонге.

Обычно она спала на боку под пледом в красно-черную клетку и бормотала во сне. Я пытался записать на бумаге слова, которые она произносила. Мне не удавалось даже собрать их в предложения, но я все равно старался записать как можно больше. Когда она просыпалась, я показывал ей свои заметки. «Я снова разговаривала?» – спрашивала она и внимательно изучала листок.

Приходя к Хамин, я всегда заглядывал в конюшню и здоровался с лошадьми. Мы заходили, а лошади по очереди – каждая со своей внешностью и характером – делали шаг вперед и приветствовали нас. Когда я смотрел в их глаза, казалось, что передо мной были глаза человека, который жил долго-долго, двести лет. Лошади не знают того, что знают люди, но люди не знают того, что знают лошади. Я все часто задумывался: вдруг то недоступное нам знание, которым обладают лошади, на самом деле гораздо шире и глубже, чем то, что знаем мы.

Хамин говорила что-то похожее.

– В буддизме считается, что животные стремятся стать людьми через реинкарнацию. Что можно найти просветление только, став человеком. Но я сомневаюсь. Иногда мне кажется, что люди находятся в самом низу этой цепи.

Это случилось зимой, когда Хамин уволилась из больницы и отправилась в путешествие. Было очень холодно, лил дождь. Гуляя по улице, на входе в одно из туристических мест она заметила лошадь. Хамин смотрела на нее с противоположной стороны дороги. Как и у всех запряженных в повозку лошадей, на глазах у нее были шоры, а голова была опущена вниз. Лошадь была вынуждена мокнуть под дождем в такой холод и не могла ступить ни шагу. Хамин была не лошадью, а человеком, и ей можно было не стоять и не дрожать под дождем в тот холодный день. А лошадь с противоположной стороны дороги была не человеком, а лошадью, и даже в холодный день ей можно было стоять и дрожать под дождем. Эта мысль надолго засела внутри Хамин.