Чхве Ынён - Безопасный для меня человек [litres]

– А я по-твоему бедняга? – шутливым тоном спросила она.

– Нет.

– А кто тогда?

Маленькие глаза, наполовину прикрытые длинной вьющейся челкой, веснушки на щеках, шрам в уголке рта, длинная шея, большие ладони и стопы, запах сушеного имбиря, теплая кожа, толстые носки, задорное выражение лица, с которым она смотрела на Хеин…

– Тетя – это тетя, – Хеин подошла к ней. – Моя тетя.

Хеин села рядом, и Чонхи погладила ее по волосам.

– А ты – Хеин. Просто Хеин.

Пока они сидели, Чонхи рассказывала ей разные вещи. Например, когда она отвечала на вопросы людей, что Хеин – ее племянница, она всегда чувствовала, что этих слов не хватает для полного ответа. Говорила, что хотела поехать вместе с ней куда-нибудь далеко-далеко, но так и не решилась, и самым далеким местом для них стал храм Попчуса на горе Сурисан. Так, будто для нее это было очень важно, Чонхи повторила несколько раз: «Попчуса – самое далекое место, где мы с тобой были». Тогда Хеин вспомнила холод горного ручья, кафе на его берегу, в котором они ели горячее рагу, протяжное жужжание цикад, и вдруг поняла, что больше они не смогут быть вместе, как прежде.

– Давай-ка спать. Завтра мама с папой рано приедут.

– Хорошо.

– Ты у меня уже в пятый класс перешла!

– Ага.

Чонхи вдохнула, чтобы сказать что-то еще, но промолчала, снова собралась, но передумала. Потом посомневалась и произнесла.

– Ты молодчина. Молодец, Хеин.

В воспоминаниях Хеин Чонхи никогда не становилась серьезной. Улыбка, за которой нельзя было угадать ее настоящее настроение, ни на минуту не сходила с ее губ. Когда они столкнулись у метро после митинга, Хеин увидела совсем другое лицо: лицо без улыбки, лицо, выражавшее страх и сомнение, – на нее смотрело то самое лицо, которое семнадцатилетняя Хеин так желала увидеть и узнать.

Когда Хеин исполнилось столько же, сколько было в то время Чонхи, она задумалась: что, если Чонхи просто не хотела так рано показывать ей всю тяжесть жизни, не желала, чтобы Хеин начала бояться мира и людей? Что, если она вела себя так потому, что хотела показать ей только хорошее? А может быть, она и не умела по-другому. Что, если завязать с ней теплые отношения она могла только смехом, шутками и непосредственностью, а другого способа растить Хеин просто не знала?

Кто знает, может быть, и Чонхи хотелось плакать. Может быть, ей самой хотелось опереться на Хеин и поделиться с ней своими проблемами. Может быть, она просто боялась, что этим разрушит их связь, что Хеин от нее отвернется, и потому сдерживала себя. «Я веселая. Я не бываю серьезной. Со мной легко. Если буду такой, никто меня не бросит», – может быть, она еще с детства убеждала себя в этом. Как еще она могла поступить, когда больше не смогла поднять свой щит из улыбки?

Хеин вспомнила, как звонко смеялась Чонхи, когда наблюдала за ее прыжками на батуте.

В те времена, когда они жили вместе, рядом с домом была большая поляна. Там, где теперь теснятся здания, летом росли цветы и травы, а зимой по земле стелилась сухая трава и лежали повядшие плоды.

Передвижной батут появлялся там раз в десять дней. Он был огромный – по подсчетам Хеин даже пятнадцать детей могли прыгать там одновременно, и места все равно хватало бы на всех. Иногда с батутом приезжала и тележка со сладкой ватой. Казалось бы, все условия, чтобы собирать толпы детей, но в воспоминаниях Хеин там всегда было пусто. Может быть, до жилых кварталов было слишком далеко, может быть, отправлять детей одних было опасно, но батут всегда пустовал.

– Тетя! Тетя!

На батуте Хеин была одна. Она поскакала на прямых ногах, потом попрыгала сидя и даже лежа. Чонхи стояла у ограждения, которое поставил хозяин батута, смотрела на Хеин и улыбалась. Прыгать было весело, но Хеин больше нравилось, что за ее весельем наблюдала Чонхи. «Вот так, видишь, как я развлекаюсь? Смотри, как мне здорово!» – будто хотела доказать Хеин и с пронзительным смехом подлетала еще выше.

Чем ближе подходила Чонхи, тем старательнее подпрыгивала Хеин. «Это далеко не все, на что я способна!» – говорили ее рожицы, когда она легко подлетала в воздух и на мгновение зависала в пространстве.

Аромат таявшего мягкого сахара смешивался с запахом полевой травы и разносился вместе с ветром. Чонхи держалась одной рукой за сетчатый забор и смотрела на Хеин.

– Тетя, идем, попрыгай со мной!

Чонхи покачала головой и засмеялась.

Концерт проходил двадцать четвертого марта, в пятницу вечером, в кафе. От дома Хеин дорога на автобусе заняла двадцать минут. Двухэтажное, с высокими потолками, кафе располагалось в торговом комплексе. Хеин приехала за десять минут до начала, но весь первый этаж уже был заполнен людьми, поэтому она села на ступеньку ведущей на второй этаж лестницы. Хеин рассматривала сцену: перед каждым из пяти черных стульев стояло по черному пюпитру.