Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Вот так и проснулся окончательно Белый.

Солнце уже взошло, и муха, ослабевшая от сна, начала жужжать как одурелая. А на завалинке в своем гнездышке нежились Остроконечная Шапка и Длинные Волосы. А под застрехой два воробья дрались из-за лысой воробьихи, и другая, еще постарше, чирикала с мухой в клюве, и им, Длинным Волосам, было удивительно, как же это так: чирикает, держа в клюве муху, и глотать не глотает и отпускать не отпускает, а все чирикает, собака…

— Ну ладно, вставать пора. Сколько ты заплатил, а то вчера ничего не сказал, уж больно разжегся…

— Ох, положи ты руку мне на голову, Замфира… Горит?

— Нет… А что?

— А ну приложи свою голову.

— Ну вот тебе… Ну чего?

— Приложи, приложи, хоть чуточку, хоть немножечко.

— Ну вот: на, на!

— Ничего не слышишь?

— А что слышать? Ты еще пьян, что ли? Что мне слышать, Серафим?

— Гудит, Замфира, слышишь: ву-ву-ву! Будто поезд по долине идет.

— Боже меня сохрани! А ну-ка вставай и веди ее в стадо! Что может быть, лихорадка только… Вставай!

И потом, как-то в понедельник утром, когда надо было будить мужа, стало ей его жалко, до того сладко он спал, вот точно так: «А ну ложись и ты рядом, женщина!»

«Сейчас я его разбужу, — подумала она. — Встань, слышишь? Уж светло».

Но, должно быть, так только подумала, потому что поглядела на него, долго, долго глядела, и, увидев его как женщина, встала сама, — знала, до чего хорош и красив молдаванин во сне. «Уж, наверно, сон — он что-то да значит, раз все люди так за него держатся. Почему тогда и мне не отдать ему третью часть жизни?» — думает он, молдаванин, да к тому же еще и перекрестится.

— Господи, отними у меня что хочешь, только сон мне оставь. И сделан так, святой отец: что осталось на завтра, отложи на вчера, чтоб и я отдохнул, как все люди, — молится человек перед тем, как лечь спать.

А если эти еще были и молоды и сильно любили друг друга, потому что сошлись по любви, то понятно, что Замфира сама встала и, раз уж была хозяйкой со своими заботами, пошла из дому.

Вот она в сенях, и вот во дворе бригадир. Наверно, тоже подумал: «Хватит им медового месяца! Пусть и о работе подумают, иначе что будут есть зимой?»

— Доброе утро, — сказал он. — Встали уже?

— Да вот только что, — сказала Замфира, вытирая лицо.

Теперь бригадир мог сказать, зачем пришел, однако спросил:

— Купили? — и показал на скотину.

— Ага.

И опять замолчали, потому что наши сельчане умеют и помолчать здорово.

— Во сколько обошлась? — спросил он, поднимая бычка. — Уж больно дороги они нынче…

— Я сейчас… сейчас разбужу Серафима…

— Ладно, пусть отдыхает… Ну и красотища, бре. И я бы взял такую. Сколько заплатил, говоришь?

— Так я его разбужу… — опять сказала Замфира, но тут Белому как раз понадобилось по легкой нужде, и он стал справлять ее на виду у всех.

— Замфира, да ведь это не телка, — расстроился бригадир, ибо все время о ней думал, а тут глянь, она — бык!

А что жене делать: сказать что или лучше промолчать?..

— Да я знаю, что он там натворил?! — удивилась она.

— Так я вот зачем пришел, — заключил бригадир, — сегодня пойдете на виноградники. И быстрее, машины ждут. — И он зашагал к воротам, а Замфира — прямо к Серафиму.

Муж еще спал, и стояла жена над ним — что ей ему сказать? Глянь, а он открывает глаза свои большие и ясные, как у ребенка, которого каждый день могут сглазить.

— Что, Замфира?

— Ты видел, что ты купил, мэй?

И были в этом вопросе и удивление, и горечь, и любовь, и огромное сострадание, потому что нет большего горя для жены, чем то, когда люди обманывают ее мужа или же он сам себя обманывает, не дай бог…

— Некрасив, не нравится тебе, да? — огорчился Серафим. — Знаешь… — И заговорил, будто исповедуясь, будто гордясь: — Знаешь, красивее этой красотищи на всем базаре не было… Веришь мне? Картинка! Вот так люди стояли вокруг него, — и Серафим поднял руки над головой и растопырил пальцы. — Ведь мы же с тобой договорились?!

Люди собирались к машинам. Машины гудели: «Давайте быстрее!», а люди, как всегда по утрам, и шли и не шли. Однако весть, принесенная бригадиром, так оживила их, что все их сонное оцепенение как рукой сняло.

— Братцы, как побежала кровь по жилам! Словно ртуть.

— Что ты говоришь, бре!

— Эй, да брось! Быть не может…

Ибо таково оно, село…

Село как пустая церковь — зашевелится святой или летучая мышь, отдастся во всех закоулках. Село живет долго и хорошо на одном месте, и работает, и гуляет, и даже может подраться с соседним селом из-за какого-нибудь пустяка, если более важного повода нет. Какая же весть больше ублажит его или рассмешит или ошарашит, чем эта: мол, один пошел за коровой и вернулся с быком…