Айрис Мердок - Честный проигрыш [= Довольно почетное; Вполне достойное поражение]

Дойдя до своих тетрадей, Морган сняла скреплявшую их резинку и быстро все пролистала. Вот они, заготовки статей, хребет ее будущей книги. Теперь они выглядели магическим пропуском в будущее. «Язык. Форма и сущность». «Теория ассоциаций и омонимы». «От де Соссюра к Хомскому». «Пражский кружок и его последователи». «Реальное разграничение фонем». «На пути к алгебре языка». Она снова стянула тетради резинкой. Ничего не пропало. И она сможет взять их с собой. Рассмотрев наконец остальные вещи, она с внезапной болью ощутила устрашающую реальность прошлой жизни. Все эти жестянки от «Фортнума» с паштетом, цыпленком в желе, крабами, крабовым салатом и языками барашка, которыми ей однажды вздумалось вдруг забить кладовку. Их нужно было давным-давно съесть. Почему они лежат здесь, уже покрытые ржавчиной, среди всех этих шерстяных вещей, насквозь проеденных, как она теперь видела, молью? А эти чудовищные картонки! В последний период жизни с Таллисом, совсем незадолго до того, как внутреннее беспокойство погнало ее на ту, оказавшуюся судьбоносной, филологическую конференцию, в ней вдруг вспыхнуло лихорадочное желание новых и новых тряпок. Оказавшись в дурном настроении, она всегда беспорядочно тратила деньги. И в результате вот: платья, юбки, обувь, даже шляпы, хотя она никогда не носила шляп. Эти покупки, превышавшие ее возможности, никогда не надеванные, многие даже не распакованные, лежали теперь перед ней в картонках, напоминая то, что она, в общем, забыла: специфический запах несчастья, пропитывавший совместную жизнь с Таллисом еще тогда, когда она и не подозревала о существовании Джулиуса.

Были ли они в самом деле несчастливы? Нет, просто жили в духовном мире, чьей эманацией наполняли теперь перегретый и пыльный воздух эти картонные коробки. В давние времена она любила Таллиса. Буквально сгорала на костре испытываемой к нему материнской нежности, как зачарованная, думала о невозможности когда-либо расстаться. Как-то так получилось, что он привел ее в состояние экзальтации, заставил почувствовать, что любовь к нему — проявление лучшей части ее души. Вспомнив теперь свое волнение, она подумала, как безнадежно неверна и гибельна была его основа. Эта лучшая часть была нежизнеспособной, непригодной к самостоятельности, чересчур малой. И поэтому с самого начала любовь была калекой. Могла ли она со временем распрямиться и верилось ли ей тогда в эту возможность? Вероятно, ей все же казалось, что будничное течение семейной жизни научит их смотреть на все проще, привнесет элемент тепла, которое питают друг к другу обитающие в одной норе животные. Их отношения были слишком рассудочными. Стало бы им со временем легче и лучше, не появись в ее жизни Джулиус? Или в своих метаниях она в любом случае выдумала бы себе что-нибудь похожее? Таллис ждал от меня слишком многого, подумала она. И тут же одернула себя: нет. Он и рассчитывал на малое, и требовал малого, может быть, слишком малого. Казалось, что мне с ним скучно, но это была не скука. Просто мы вылеплены из разной глины.

— Помочь? — приоткрыв дверь, спросил Таллис.

— Нет, спасибо. Хотя, впрочем, возьми вот это. — Носком туфли она пододвинула к нему пачку тетрадей. Нельзя было рисковать коснуться его рукой.

Забрав указанную стопку, Таллис ушел, но секунду спустя, когда Морган начала открывать одну из картонок, уже вернулся.

— Платье. Ни разу не надевала его. А теперь оно слишком длинно, — проговорила, чтобы не молчать, Морган, прикладывая к себе темно-синее терелиновое платье.

— Его можно укоротить, — сказал Таллис.

Морган почувствовала подступающие слезы: вот они совсем близко, вот сейчас хлынут.

— Ну и бардак здесь, — сказала она, резко швырнув платье на пол.

— Прости. Если б я знал…

— Вообще-то ты знал.

— Да. Нужно было, конечно…

— Моль съела всю шерсть.

— Я собирался опрыскать или еще как-нибудь…

— Почему ты не съел консервы с паштетом, цыплятами и всем прочим? Теперь они, наверное, уже испорчены.

— Ты покупала их специально, и я решил…

— В них нету ничего специального. Они были куплены, чтобы съесть. Ой, мои старые-старые янтарные бусы. А я все не понимала, куда они задевались.

— К сожалению, так и лежат непочиненные, — сказал Таллис. Он стоял, прислонясь к косяку, и смотрел себе под ноги.

Конец нитки бус выглядывал из-под куска желтой оберточной бумаги. Нагнувшись, Морган вытянула ее целиком. Тут же вспомнилось, как замочек сломался и Таллис пообещал починить его. Ему нравилось заниматься мелким ремонтом ее вещей. В памяти всплыло все. Кухня. Довольный вид Таллиса, рассматривающего сломанный замочек. Повесив бусы на крючок кухонной полки, он заявил, что купит в скобяной лавке нужную проволоку и все исправит. Должно быть, именно в тот вечер она сказала ему о поездке в Америку. Бусы как-то ассоциировались с отъездом. Держалась она тогда вызывающе, Таллис, напротив, помалкивал. Пожалуй, оба понимали, что она идет на серьезный шаг. Было это едва ли не накануне ее отъезда из Англии. И бусы так и остались непочиненными. Ощущая, что он стоит, по-прежнему не поднимая головы, она старалась хотя бы не видеть этого. Глянула на часы, но циферблат был как в тумане.