Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Но все эти формы скептицизма были проявлениями скепсиса интеллектуального, в том или ином виде были философскими теориями и даже учениями. Скепсис же нашего времени глубже и безнадежнее, так как носит характер не интеллектуальный, а общепсихологический. Скептически-равнодушной ко всем крайним вопросам науки и философии сделалась вообще вся психика современного человека: и мало образованного и даже вполне образованного.

Мир для современного человека, воспитанного на конкретных завоеваниях техники, не загадка, a нечто понятное, естественное, хотя подчас и утомительно-сложное. Не имея передышки в торопливом устройстве личной или общественной жизни, наш обыватель никогда не задается вопросом, глядя по сторонам: – откуда все это? Он не скажет с изумлением: – как я сюда, на эту землю, попал? Ведь ему отлично знаком и город, и улица, и номер дома, в котором он благополучно существует при наличии центрального отопления и электрического освещения.

И к научному толкованию мира, если он ознакомится с ним, отнесется современный обыватель вполне равнодушно, как к прихотливой игре мыслей. Для теоретической науки нет ни запахов, ни звуков, ни цвета, ни света; есть только единообразная материя, есть движение частиц… Но как верить этому, если жарящийся на сковороде эскалоп издает реально-аппетитный запах, если вино в стакане темно-красного цвета, если ревущий в радиоаппарате джаз состоит из чарующих раздирающих звуков?

И, если нет у такого влюбленного в свою земную «экзистенциальность» обывателя внутреннего доверия к научному истолкованию мира, то тем более равнодушия в нем ко всяким философским концепциям. Тут, в философии, помимо мира реального восприятия, с его светом и звуками, и помимо мира научного, с движением материи, – появляется третья картина всего окружающего, притом – в различных вариантах, сообразно с данным философским учением: если система имеет монадологический характер, как у Лейбница, Гербарта или Вундта, то материальные атомы нужно мыслить не безжизненными, как об этом учит наука, а одухотворенной субстанцией – или интеллектуальной, как у Лейбница и Гербарта, или волевой, как у Вундта. Если же философская система имеет характер не монадологический, а, напр., иллюзионистский, как у Беркли или у Шопенгауэра, то картины одновременных трех миров – реального, научного и философского – еще более противоречат друг другу. С одной стороны – ясно ощутимые звуковые и световые впечатления; с другой стороны – движение атомов. И с третьей – полная иллюзорность того и другого.

Какое же доверие, с точки зрения современного здравого смысла, можно при такой противоречивости оказать философии? И даже выводам научно-теоретической мысли? Кто прав во всем этом хоре различных утверждений? Дарвин или Бергсон? Евклид или Лобачевский и Риман? Кто ближе к истине:

Конт или Кант? Гегель или Шеллинг? Если у Канта вещь в себе непознаваема, а у Гегеля она познаваема в виде мирового Духа, у Шеллинга в виде мировой Души, у Шопенгауэра в виде Боли, у Гартманна в виде Бессознательного, – то не проще ли предположить, что философские субстанции вообще очень спорны и представляют простую игру умозрения?

И удивительно ли, что все эти бесполезные ухищрения разума теряют интерес и стушевываются перед той практической деятельностью человеческой мысли, которая направлена на развитие благодетельной техники? Здесь все определенно и ясно, нет разных картин мира: остается одна – исконная, основная реальность обывательского существования, в пределах которой победно шествует техника и которую преобразует согласно с человеческой волей, стремящейся к завоеванию жизненных благ.

«Удивление» перед тайнами мира, уже с древности увлекавшее людей в область теоретической мысли, сейчас иссякает. И сменяется удивлением перед чудесами практического ума, неограниченного в своих изобретениях.

Грустную картину в современной культуре представляет область угасающей отвлеченной мысли. Редко в ком вызывает к себе интерес бесполезное парение в философских эмпиреях. Гораздо чаще обращаются взоры к небу для наблюдения за парением геликоптеров, за дерзновенным ростом строящихся небоскребов, за гигантскими трубами доменных печей.

Но не более радостно зрелище, представляемое сейчас другой великой областью духовной культуры – художественным творчеством. В литературе, в музыке, в зодчестве, в живописи.