Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Но труд фабричный и заводской, когда машина всецело механизирует прикованного к ней человека, когда из души годами, десятилетиями изгоняются живая воля и мысль, инициатива и выбор, этот труд не скрасит ни фаланстерами Фурье, ни патетизмом Карлейля.

В наше время на виду у всего мира безрезультатно бьется фарисейская советская власть над неразрешимой задачей – внушить своим подневольным рабочим любовь к машине, воспитать в них обожание к фабрике, восторги перед заводом и копями, вызвать энтузиазм к работе живых автоматов. В помощь этому двинуто все: тщеславие стахановцев, честолюбие выдвиженцев, приманки денежных премий, блеск котильонных орденов, пышность звания героев труда. По приказанию свыше сладость общения с машиной воспевается советскими бардами в прозе, в стихах; по тем же неумолимым заданиям покорная литература, поэзия, музыка пытаются в художественных образах изобразить огненную страсть доменных печей, жгучий взгляд черных очей антрацита, кудри нефтяных фонтанов, очарование аккумуляторов, победное шествие тракторов.

И все ни к чему. Как бы ни улучшалось материальное положение рабочего класса на Западе, как бы ни возвышалось его положение при помощи советских поэтических вымыслов, – все равно: остается этот класс самым несчастным в настоящее время, самым опасным и жутким, восприимчивым к низменным чувствам озлобления, зависти, стадности, презрительно относящимся к высшим ценностям духа и безжалостно готовым взорвать тот цивилизованный мир, который его породил.

Во многих областях нашей жизни благодетельное влияние техники и прикладных наук неопровержимо.

Кто будет спорить с несомненным прогрессом медицины, с ее могущественными новыми средствами, с чудесами ее хирургии?

Подкрепленная развитием гигиены и улучшением общих условий жизни, медицина спасает людей от нашествия опустошительных эпидемий; успешно борется с эндемическими болезнями в определенных зараженных местах; своей профилактикой, терапией и блестящими хирургическими операциями отстраняет от жала смерти миллионы людей.

Всемогущество медицины достигло необычайной высоты. И мы видим, что она может излечивать почти все. Кроме насморка.

Однако, во всех областях прогресс материальной культуры вероломно благословляет человечество двумя руками, из которых правая не знает, что делает левая. Одна – помогает, спасает. Другая – разрушает, надламывает, ведет к уничтожению.

И в отношении здоровья и продолжительности жизни наблюдается та же картина. По мере исторического развития медицинских методов, аппаратов и химико-биологических средств, появляются в той же пропорции новые недомогания, новые расстройства организма, порожденные цивилизованной жизнью.

Крайне жалки и беспомощны были первобытные люди; так же жалки и современные дикари. Их тяжкие болезни приводят свои жертвы к неминуемой гибели, без всякой надежды, без всякой отсрочки. Иногда только колдунам при помощи фетишей и заговоров удается облегчить участь приговоренных.

Но зато у первобытных людей и дикарей – гораздо меньше болезней.

Меньшее разнообразие микробов. Меньше уклонений от нормы в печени, в почках, в легких, в сердце, в кровообращении. Нет излишних осложнений в функциях нервной системы. Нет неврастении, навязчивых идей, боязни пространства, темноты, чрезмерных возбуждений или депрессии. По мере роста культуры, даже на наших глазах, растут в своей многогранности и болезни, незнакомые нашим недавним предкам. И не потому, что теперь медицина обладает большей точностью своих диагнозов, но потому, что подобная многогранность уклонений организма сама вызывается многогранностью жизни.

Нет сомнения, что благодаря медицине и улучшенным гигиеническим условиям люди теперь дольше живут. Количество стариков, доживающих до восьмидесятилетнего возраста, в пропорции ко всему населению, значительно больше, чем раньше. Сколько таких, поддержанных терапевтами или хирургами, можно встретить на городских улицах, согбенных, полуслепых, полуглухих, медленно передвигающихся, одних – благодарящих Господа, других – благодарящих врачей за продленную жизнь. Еще полстолетия назад такая картина не наблюдалась. В связи с этим за последние сто лет, и даже меньше, в культурных странах изменилось определение возраста по отношению к старости. Кто из современных русских читателей, если ему около пятидесяти лет, не возмущается при чтении следующей фразы Тургенева: «Вошел в избу старик лет пятидесяти». Или какая из достаточно взрослых русских дам не негодует, читая следующее определение Островского: «Старуха пятидесяти пяти лет»?