Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

– И когда выпили, он садится. На диван, рядом…

– Да?

– Целует ручку… Одну… Другую…

– Да?..

– В лобик… В щечку…

– Да?..

– В шейку… В губки…

– Да?..

Цикады неистовствуют. Дрожат звезды от звенящего тремоло. Ночь разметалась в жаркой бессоннице. И небо все ярче и ярче в прегрозном трепете.

Уходя рано утром на работу в поле, Катушкин берет с меня слово, что я не сбегу, а, наоборот, постараюсь найти ему комнату. Генерал Петр Александрович для облегчения этой задачи со своей стороны обещает проводить меня в лавку к генералу Шутилину, который знаком со всем городом. И, в перерыве между приемом заказчиков, мы выходим на улицу.

– У вас все-таки много клиентов, – говорю я, стараясь не спешить, так как Петр Александрович идет медленно, опираясь на палку. – За один час три человека…

– Ну, что это! Латки все. Конечно, при оборотном капитале другое дело. А так – ни подмастерьев, ни запаса кожи… Эх-хе!

Мы сворачиваем с главной улицы в пыльный кривой переулок, останавливаемся возле старого прокоптелого домишки. В тусклом единственном окне – несколько банок с леденцами на дне, с маринованным перцем, с белым порошком – не то сахар, не то соль. А перед дверьми – два деревянных ящика. В одном – полдесятка грустных осунувшихся лимонов, в другом – мятые сливы. И над входом большая вывеска масляной краской. Вид московского Кремля с Замоскворечья и крупными буквами надпись: «Код брата руса».

Шутилин сидит за прилавком, за отсутствием покупателей разложил перед собою свежий номер газеты, читает, что-то надписывает карандашом. Сзади него на полках – табак, мыло, спички, свечи, шоколад, миниатюрные графинчики, из которых, как из рюмок, в Сербии пьют ракию. А под газетой на прилавке – под одной стороной, где передовая, – сыр качкавал, под другой, где объявления, ломти бурого вяленого мяса.

– Ваше превосходительство? – любезно отставляет он карандаш. – Молим! Очень рад.

Здоровается он важно, с достоинством. Знакомится еще торжественнее. Узнав, в чем дело, обещает помочь, но просит меня посидеть у него, подождать, пока по дороге на работу сюда зайдет художник Каненко, у соседки которого, кажется, есть свободная комната.

– Разрешите угостить ракией, ваше превосходительство? Вчера получил – особенная, без сивухи.

– Нет, ваше превосходительство. Не привык по утрам. Рано.

– А по одной? Без сивухи, ваше превосходительство. Аромат сливы.

– Нет, нет, к чему! Вы ракией торгуете, ваше превосходительство, а я, вдруг – бесплатно. Не хорошо это: подрывать торговлю.

– Плюньте вы на торговлю! Какая торговля? Реклама одна. Вам… разрешите?

Он наливает три маленьких графинчика, чокается.

– Журавель третьего драгунского Новороссийского сегодня, знаете, почему-то вспомнил, когда одевался. «Весь доход в акциз российский вносит полк Новороссийский…» К чему бы это, а? За ваше! А вот насчет одиннадцатого уланского Чугуевского все-таки не согласен, ваше превосходительство. Я перед уходом вчера не спорил, но убежден. Не тринадцать серебряных труб, а семнадцать.

– Тринадцать, батенька, тринадцать. Ваше здоровье!

– Семнадцать, ваше превосходительство. Забыли.

– Ну, вот, еще скажете: забыл. Где мне забыть, когда я все отличия и награды как «Отче наш» знал? У пятого уланского литовского – двенадцать?

– Двенадцать.

– У пятого гусарского александрийского – двадцать две?

– Есть.

– У пятнадцатого гусарского украинского – одиннадцать?

– Одиннадцать. Все правильно. И у чугуевцев – семнадцать. Тринадцать, если хотите, у семнадцатого гусарского, у черниговского, Великого князя Михаила Александровича. Место стоянки Орел, мундир бутылочный, рейтузы темно-синие. А у чугуевцев семнадцать. И штандарт – георгиевский.

Генерал Петр Александрович пожимает плечами, грустно улыбается, собирается снова возражать. Но в лавку, вдруг, врывается черномазый вихрастый мальчишка лет десяти, протягивает Шутилину динар:

– Цигареты, молим!

– Какие такие сигареты?

– Вардар!

Шутилин подозрительно смотрит на мальчугана, раздумывает.

– A тебе для кого? Может быть, сам будешь пушить?

– Не! За тату.

– Врешь. По глазам вижу, что врешь. Где достал динар? Украл, а?

– Молим! Вардар…

– Не получишь вардара. Пусть кто-нибудь из взрослых придет. Тогда дам. Иди, иди!

– За што? Эво – динар…

– За то! Не нужно мне твоего динара. Ступай! Этакие поганцы: от земли не видно, а уже курит! Ты, вот, лучше скажи, кто из вас камнем стекло в окне выбил, а? Смотрите вы у меня: если увижу, кто кидает, уши надеру каналье. Ухо, вот это самое… Оторву. Ну, ну, поплачь еще! Симулянт!