Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Посадка на баржу началась. Взобрались на борт дамы, дети, экскурсанты; расставив беспомощно руки и судорожно хватаясь за канат, прошел на нос по узенькой доске, перекинутой через трюм, председатель. И наши офицеры-матросы, в широких синих куртках и брюках, забегали с деловым видом, возясь с канатами, спускаясь в машинное отделение.

– Иван Николаевич, готово!

– Гззз… Гззз… – ответил снизу стихами Маяковского мотор. – Пах-пах!

– Граф, отдайте конец!

– Есть!

– Прошу публику пройти на корму! Нос слишком погружен! Софья Михайловна, пожалуйте назад… Шурочка, не кидайте косточки в слуховую трубу, разве вам мало озера? Иван Николаевич, задний ход!

– Тра-та-та-та-тррр… Бух! Та-та-та-та. Трах-ах! Рррр…

Нервно вздрагивая и раскачиваясь, баржа отчаливает. Завершив на глазах у благоговейных жителей крутой поворот, мы гордо выходим в открытое озеро.

Хлебосольная женщина-врач уже раскрыла кастрюлю и угощает желающих винегретом. Сделав себе из бумаги мешочек, председатель ест из него винегрет дамской шпилькой и расспрашивает матроса, глядя вдаль:

– А Наум виден отсюда?

– Да. Вон, там… Белеет.

– Ага. А тот весь берег – албанский?

– Нет. За Наумом сейчас же, где желтое, албанский. Но вот тут, направо, опять уже наш.

– To есть, как наш?

– To есть, сербский, конечно.

– Ага. А это что? Правее Наума. Деревня? А?

– Это албанский город. Подградец.

– Город? Ах ты… картофель в воду! Так вы говорите – Подградец? Русские живут там?

– Есть кое-кто. Наши винокуренный заводь в Подградце открыли… До этого во всей Албании не было ни одного. И хорошо работали. Но потом перессорились, дело развалилось… Сейчас один только русский со своей женой остался.

– Ага. Жалко. А в Албании вы бывали? Внутри?

– Бывал.

– Интересно? Эге, да тут, в мешке, дыра, потому и льется… Дикие места все, а?

– Да как вам сказать… Конечно. Албанцы, собственно говоря, живут преимущественно Америкой. Уезжают туда, сколачивают небольшие состояния и возвращаются, или деньги высылают. Я познакомился с одним: двадцать лет пробыл в Америке, совсем янки по виду. Недавно оттуда приехал, построил в Тиране шикарный дом, а сам теперь спит на полу и ест на полу. Обычаи соблюдает.

– Скажите пожалуйста! Вот дурак. А к русским хорошо относятся?

– О, да. Я несколько дней в повозке через перевал ехал – никто не тронул, наоборот: по-турецки или по-французски всегда говорят «рус-якши, бон». Был, например, такой случай. Во время поездки ночью вижу – за холмом зарево. Спрашиваю возницу: кеске-се? Он кое-какие французские слова знал… Но вместо ответа, вижу, тычет пальцем, делает вид, будто что-то прокалывает. «Ла герр?» – спрашиваю. «Нон, нон». «Энсанди?» «Нон!» И, наконец, видно, вспомнил: «Албанез манже!» 238 238 Война… – Пожар… – Албанец ест (искаж. фр.). Что это за «албанез манже», я никак не мог понять, пока не перевалил холм. Оказывается – внизу костров двадцать, сидят вокруг албанцы и на огромных вертелах жарят баранов. Увидели меня, остановили, а когда узнали, что рус, заставили ужинать вместе.

– Нда, – задумчиво произносит председатель, выбрасывая за борт пустой мешочек и обтирая под пиджаком об жилет руки. – Везде хорошо относятся, а житья нет. И когда это кончится: рус – якши, рус – бон, рус – добро, рус – гут, рус – гуд? Ох, Господи!

У самого южного края Охридского озера на скалистом массиве стоит монастырь св. Наума. Храм из камня, точно продолжение скал, вокруг – тяжелые стены монастырской ограды, и по обе стороны склонившийся к подножью лес, ущелье Черного Дрима, суровые горы за ним.

Беспощадная ирония истории не оставила без своей гримасы и это священное место. Как оказывается, особенного благополучия монастырь Наума достиг в эпоху владычества турок. Грабя православное население, турки смиренно являлись сюда, просили у христианского Бога помощи и отдавали Ему часть награбленного достояния христиан. В этом не было, конечно, ни кощунственной насмешки, ни низкого желанья задобрить чужого Бога. Просто врожденная восточная честность подсказывала грабителям, что ту долю, которую христиане должны были уделять из своего имущества на Божий дом, нужно обязательно отдать по назначению; и тогда остальным награбленным можно распоряжаться уже с чистой совестью, с чувством исполненного священного долга.

Это, как будто, необычная логика… Да. Но разве европейцы хотя бы в такой турецкой пропорции воздают «богови – Богу»? Судя по приобретению краденой церковной утвари из советской России, – увы!